Блистательные годы. Гран-Канария
Шрифт:
– Чего и следовало ожидать! – огрызнулась она. – Я пришла сюда, чтобы пить чай, а не для того, чтобы пьяный грубиян вылил его на меня!
Что ему оставалось? Разрываемый двумя привязанностями, Дункан мог только молча желать одного – провалиться сквозь землю.
Возможно, Маргарет даже сочувствовала ему, но при этом не могла удержаться от злого сарказма:
– Спасибо за поистине очаровательный вечер. Все было просто восхитительно!
Затем она исчезла.
Длинный Том, хмурый и сбитый с толку, сделал еще глоток, дабы
– Думаю, ты не очень-то рад меня видеть, сынок, – заметил он.
– Ты же знаешь, что я рад, папа, – поспешно заверил его Дункан. – Это именно так. Но что толку?
– Ты вполне мог бы сказать, в чем толк, – тяжело вздохнул старик. – О Господь на Небесах, зачем я вообще приехал? Я здесь никому не нужен. Мой собственный сын стыдится меня.
– Отец, – рассердился Дункан, его терпение иссякало, – тебе пора отоспаться!
Он взял старика за плечо и помог ему добраться до кровати. Длинный Том поморгал, глядя на Дункана, и зевнул, затем попытался что-то сказать, но внезапно заснул.
Дункан с жалостью смотрел на спящего отца. В его смятенном сердце внезапно вспыхнуло чувство, что он получил по заслугам за то, что заложил часы отца!
Дункан устроил его поудобнее, а затем с диким желанием забыться вышел из комнаты.
Глава 16
Спускаясь по лестнице, он увидел, что этажом ниже дверь открыта, и голос доктора Гейслер остановил его:
– Это ты, Стирлинг? Постой минутку.
– Я ухожу, – грубо ответил он.
– Куда? – Придерживая полы длинного серого халата, который был на ней, доктор подошла к освещенному дверному проему.
– Я не знаю.
Выражение ее лица не изменилось.
– Заходи и составь мне компанию.
Он неохотно вошел.
– Ну и вечеринка была у тебя наверху, – сказала она. – Я видела, как спускалась твоя подружка.
Она замолчала.
Он резко рассмеялся и, повинуясь импульсу, несколькими едкими штрихами обрисовал ей ситуацию.
– Ну-ну, – прокомментировала она. – Ей не из-за чего было скандалить! Скажи, ты сердишься на своего отца?
– Нет, только на себя. Вероятно, это все моя собственная неуклюжесть! Чего можно ожидать от однорукого глупца?
– Ну же, не раскисай. Оно того не стоит.
Она подошла к роялю. И пока он сидел перед ее теплым камином, она играла ему. Сначала, словно охваченная ностальгией, она исполнила лирические пьесы и вальсы своего любимого родного города. Затем она стала исполнять Четвертую симфонию Чайковского. Постепенно, по мере того как проникновенные гармонии наполняли комнату, а в камине перебегал, мерцая, огонь, он почувствовал, как им овладевает спокойствие. И когда она закончила, он ощутил мир в душе.
– Теперь ты хочешь уйти? – спросила она.
– Нет, к вашему сведению! Я хочу двигаться дальше, делать что-то – оставить свой след в медицине.
– И что? Тебе интересно заниматься своей работой?
– Ужасно интересно, – ответил он, глядя, как она приближается. – Вы прекрасно играете.
– Это полезно для моих пальцев, делает их сильными, гибкими. – Она села в кресло у камина. – Не забывай, я хирург.
Он вскинул голову.
– Я чуть не забыл, – признался он. И продолжил: – Хотя, на самом деле, ваша фамилия не выходит у меня из головы. В Австрии есть очень известный доктор Гейслер – доктор Анна Гейслер. Написала замечательный учебник по современной хирургии. Вы не родственница?
– Не совсем. – Она невозмутимо закурила сигарету. – Это я доктор Анна Гейслер.
Сначала он подумал, что она шутит. Затем, поскольку безразличие, с которым она призналась в авторстве, убедило его, он был ошеломлен. Это она – блестящая Гейслер из Гейдельберга и Вены!
– Боже милостивый, – пробормотал он, запинаясь. – Я здесь что-то из себя изображаю, а вы – ваша работа известна во всем мире.
– Ты мне льстишь, – сказала она.
– Нет, нет. Я просто потрясен!
Она изучала тлеющий кончик своей сигареты:
– Это ничто по сравнению с тем, что я готовлю. Когда я отработаю здесь эти двенадцать месяцев, Комиссия через твоего друга декана Инглиса пообещала мне отличный шанс в Эдинбурге, в Фонде Уоллеса! Тогда они услышат обо мне. – Она резко повернулась к нему. – Если у тебя на завтра нет ничего получше, почему бы тебе не прийти и не посмотреть, как я оперирую?
– Я бы хотел этого больше всего на свете, – нетерпеливо сказал он.
Она кивнула, не вдаваясь в дальнейшие подробности. Затем встала и в халате, полы которого волочились по полу, пересекла комнату:
– Я голодна. И я не повар, к несчастью! Но с помощью Гиппократа я собираюсь сотворить два достойных сэндвича.
На деле же, помимо сэндвичей, она организовала кофе и банку корнишонов. Они ели, сидя на коврике у камина, обсуждая технические тонкости своего ремесла. Ее начитанность, острота ее знаний поразили и глубоко впечатлили его.
Глава 17
В десять часов вечера он встал, чтобы попрощаться, и сказал с чувством:
– Я получил огромное удовольствие. Не знаю, как вас благодарить, доктор Гейслер.
– Меня зовут Анна, – ответила она. – Не надо меня благодарить. Если бы мне было скучно, я бы давно выставила тебя за дверь.
Когда он ушел, она постояла в тихом раздумье. «Бедный дурачок, – размышляла она, – жизнь изранила его. Как и меня. Но он еще не ожесточился, как я». Стоя у догорающих углей, она подумала с жестокой откровенностью: «Я возьмусь за него, отшлифую и закалю. Он умен. Как коллега он может впоследствии оказаться полезным для моей работы».
На следующее утро Дункан был разбужен, чтобы ответить на телефонный звонок внизу. Это была Маргарет, мило раскаивающаяся в том, что сорвалась.