Блистающие облака
Шрифт:
– Как произошло убийство?
Баба молчала.
– Говори!..- сказал милицейский ледяным и сдавленным голосом.- Говори!
Он сжал портфель.
– Не, я не бачила.
– Кто убил?
– Известно, муж...
– Почему он убил?
– Да очень же просто. Я тяжелая, мне завтра родить. Не могу я с им жить как с мужем. Вы сами знаете, товарищ начальник. Он же без бабы ни одного дня. А тут эта приехала, из Ростова. Где-то ночевала с мужчиной, сегодня пришла за чемоданом за своим. Что промеж них было,- не знаю. Только он, должно, хотел насильство
– Значит, вы видели, как произошло убийство?
– Как начался крик, я выбегла в соседнюю комнату, вижу - он весь в крови, хватает утюг. Я схоронилась за печкой, да там и простояла, пока не набежали люди.
– Ну что ж, посидишь. Где вещи убитой?
Баба принесла небольшой фибровый чемодан. Милицейский открыл его. Там было белое платье, чулки, белье, перчатки и несколько листков бумаги, густо исписанных и измятых.
Батурин подошел к милицейскому и сказал:
– Убитая провела последнюю ночь у меня. Я хочу дать показания.
Милицейский отодвинул в сторону чемодан.
– Вас допросить, или вы напишете сами?
– Я напишу.
Милицейский дал Батурину лист бумаги. Батурин сел к столу. Он писал, что убитая вовсе не проститутка, а артистка, и он ее знает с детства.
Милицейский вышел - надо было убрать труп. Батурин незаметно взял из чемодана записки Вали и быстро спрятал их в боковой карман. Потом он окончил показания, оставил адрес и ушел.
Невыносимый полдень горел над степью. Тугие удары крови отзывались в мозгу колющей болью.
"Куда же мне теперь?
– растерянно подумал Батурин.- Кому я нужен?"
Сознанье детского, непоправимого одиночества сменилось отчаяньем. Батурин прошел через порт, вышел в степь и побрел берегом. Было знойно и невыразимо пусто.
Он вспоминал потрясающую красоту этой девушки, думал о легких началах и страшных концах любви. Он звал ее и сдерживал слезы,- лишь одна-две изредка сползали по его щекам.
День стремительно проносился над ним; первый день в жизни ненужный, пустой. Он был страшнее небытия, паралича - этот будничный день, насыщенный желтым угаром. Впервые Батурин почувствовал всем; существом, как страшно жить и легче, неизмеримо легче умереть, отказаться от этого потрясающего последнего одиночества.
Сердце запеклось, глаза высохли, во всем теле разгорался тихий жар. Он все шел, спотыкаясь, на восток. Упали сумерки.
Ночь неслышно кралась за ним, потом заглянула в лицо,- за день Батурин постарел на десять лет. Казалось, ночь отшатнулась: стало светлее.
Батурин шел по песчаной косе и остановился,-коса обрывалась у моря. Дальше идти было некуда,- надо было возвращаться обратно.
Он сел на песок и тяжело, судорожно заплакал. Он царапал пальцами песок. Он знал, что в этот час тело Вали уже лежит в земле, сел и вскрикнул. Только ночь и море видели его отчаянье. Простая и безжалостная человеческая жизнь шла далеко,- на хуторах, в море, где слабо мерцали огни пароходов, и Батурин знал, что ее не сдвинуть с места. Вечный закон обращенья был глубоко ненавистен Батурину. Сам он в своих глазах потерял всякую цену. Он умер вместе с Валей.
Только к утру пришла бледная мысль, что некому даже рассказать о Вале,и стало еще горше. На рассвете он побрел обратно в Бердянск,- у него родился мутный и сумасшедший план: ехать дальше, во что бы то ни стало найти и убить Пиррисона и потом покончить с собой. Он вспомнил простыню с вышитыми буквами "G. Р." и наморщил лоб,- связь между Пиррисоном и Ли Ваном была для него очевидна.
В Бердянск он вернулся к вечеру - черный, с изменившимся лицом. Темные глаза его казались светлыми, белки глаз пожелтели. Руки дрожали так, что он не мог выпить воды в ларьке, а когда покупал папиросы, рассыпал деньги и, не собрав их, пошел домой. Игнатовны не было. Батурин сложил вещи, запер комнату и ушел на пристань.
У мола стоял сипя и погромыхивая лебедкой, "Феликс Дзержинский". Батурин пробрался на корму, лег на свернутых канатах, укрылся пальто и начал курить,- он курил, зажигая одну папиросу о другую; все дрожало у него в глазах, сердце тошнотно замирало.
В черной воде сжимались и разжимались полосы огней,- далеко у маяка всходила луна и волновалось море. "Резиновое море",- подумал Батурин и внезапно уснул. Сон его был похож на обморок: он двое суток ничего не ел.
Проснулся он ночью. Пароход был темен, безлюден и, казалось, покинут в море командой. Стояло безветрие, но пароход высоко качало,- шла мертвая зыбь. Звезды то возносились, то падали в ночь, и совсем зимняя тьма висела кольцом по горизонту.
На корме, над лагом, светила пятисвечовая лампочка, забранная проволочной сеткой. Безмолвно подошел матрос, посмотрел на лаг и прошел, как тень, обратно.
При свете лампочки Батурин прочел листки, взятые в чемодане у Вали. Это был черновик ненаписанного письма.
"Милый, далекий мой,- писала она.- Скажите, что мне с собой делать. Всю ночь в Таганроге проплакала, не могу никого видеть. Уехала в Ростов. На вокзале чуть-чуть удержалась, чтобы не сорвать скатерть со стола в буфете. Такая тоска!
Тянусь я за вами, люблю, мучаюсь.
Должно быть, пришло настоящее. Раз я любила, но не так, совсем не так, больше дурачилась. Я спасла ему жизнь, после этого он сказал мне, что ненавидит меня, и ушел. Я до сих пор не могу понять, как это можно, как он смел мне сказать такие страшные слова. Я его ненавижу. Я знаю, что теперь любить меня не надо, а вот все жду, жду, как ребенок, хоть одного вашего ласкового слова.
Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?"
Все остальное было зачеркнуто.
Утром над пепельным морем поднялись лысые берега. Пароход загудел, медленно поворачиваясь ржавой тушей. На скупых горах белой кучей лачуг была навалена Керчь. Зеленый мыльный пролив качался и гремел у берегов,- было видно, что берега упрямые и каменистые. Дым из трубы швыряло из стороны в сторону. Солоно пахло рыбой. Вечер мчался под мокрым и ярким небом, хлопан задымленными флагами.
"Как может быть солнце, синее небо, как можно радоваться, когда нет вас?" - снова прочел Батурин последние строчки письма.