Блистающие облака
Шрифт:
Позади, за ночным морем, за сутолокой бухт, поисками ненужных людей, за суетой выдуманных радостей и горестей, сверкали, как солнце в лагуне, дни в Таганроге, детская красота Вали, дрожь ее губ, теплота ладоней, жестокий конец не начатой любви.
На берег Батурин сошел с отвращеньем. Несло отхожим мостом, торговки продавали раскисшие от дождя пироги, и на волнах подскакивали бутылки и ломаные коробки от папирос.
Батурин сел на чемодан, закурил и задумался,- ему некуда было идти. Он понял, что заболевает.
ЧЕРТОВА СТРАНА
Капитан долго, краснея от негодования, читал
Объявление, начинавшееся с перечисления буфетов, столов и умывальников, кончалось так: "40 табурети, 138 здули". Эти "здули" не давали капитану покоя; спросить же прислугу он не решался- пожалуй, засмеют.
Во время одного из размышлений около инвентарного списка за спиной у капитана прошел, насвистывая, тяжелый человек. Капитан оглянулся и увидел широкую спину, легко свисавший чесучовый пиджак, лаковые туфли и носки лимонного цвета. Незнакомец курил трубку, и капитан тотчас же узнал настоящую медоносную "вирджинию" - трубочный табак Соединенных Штатов. Незнакомец показался капитану подозрительным, и он решил о нем разузнать.
В один из вечеров после этой встречи капитан был настроен радостно: загадочное слово было внезапно расшифровано. Капитана осенило, когда он брился у парикмахера Лазариди.
"Да ведь это стулья,- подумал он и захохотал.- Сто тридцать восемь стульев, черт их дери!"
Хохотал он долго, откашливаясь и сплевывая в пепельницу. Лазариди отставил бритву и сердито ждал. Он презирал капитана за снисходительный отзыв о крейсере "Аверов" - гордости каждого грека. "Аверов" с развевающимися бело-синими флагами, могучий, жутко дымящий "Аверов" был грозой Эгейских морей. Только невежда и грубиян, каким был этот шумный и своенравный человек, мог высказать предположение, что на "Аверове" деревянные якоря. Лазариди обиделся.
Капитан отхохотался, взглянул в зеркало, и Лазариди, поднявший было бритву, опустил ее снова, - капитан побледнел и рассматривал в зеркале человека, сидевшего за столиком. Человек листал затрепанный "Прожектор". Из угла его рта торчала трубка, один глаз был прищурен от дыма. Лицо казалось обваренным кипятком от недавнего загара. Это был незнакомец, прошедший на днях у капитана за спиной.
Капитан откинулся на спинку кресла, махнул Лазариди рукой, и бритье было закончено в угнетающем молчании. Только незнакомец тихо насвистывал фокстрот и рассеянно поглядывал на улицу. Там сверкал розовый вечер, и желтая пыль сыпалась с мимоз на волосы женщин.
Капитан встал, медленно расплатился, долго считал и пересчитывал сдачу, чего до тех пор никогда не делал. Лазариди взглянул на него с презрением и обеими руками указал незнакомцу на стул.
– Побрить,- сказал тот и сел, высоко задрав ногу. Из-под полотняных брюк виднелись клетчатые лимонного цвета носки.
"Ну да, он, - подумал капитан при взгляде на носки.- Американские носки!"
Капитан вспотел,- три месяца не пропали даром. Он перешел улицу и сел в духане напротив, не спуская глаз с парикмахерской. Хозяин духана Антон Харчилава, не спрашивая, поставил на стол бутылку качича и тарелку с горячей требухой. На вывеске духана было написано: "Свежая требушка", и этим блюдом Харчилава гордился по справедливости. Округлив глаза, он таинственно шепнул капитану:
– Есть маджарка, сейчас брат привез из Гудаут. Пробуй, пожалуйста.
– Тащи.- Капитан не отрывался от окна парикмахерской.- Вот, получи вперед.
– Ради бога, завтра заплатишь,-рассердился Харчилава.- Что ты, сегодня бежишь в Америку? Ай, какой человек, какой человек!
Харчилава поцокал и укоризненно помотал головой.
– Слушай, Антон. Вон у Лазариди, видишь, что это за гусь бреется? Рожа, понимаешь, знакомая, а вспомнить никак не могу.
– Этот?
– Харчилава, щелкая на счетах, взглянул на парикмахерскую. Этот - американец, он табак покупает. Знаешь Камхи? Самый богатый купец в Константинополе. Это его человек.
"Ну да, он",- подумал капитан, допил вино и, как бы потеряв всякий интерес к американцу, пошел в портовую контору разузнать о погрузке табака.
На бульвар, на море и город жарким ветром налетала сухумская ночь. Темнота, лиловая и мягкая, как драгоценный мех, освежала сожженные лица. Белый пламень фонарей, отраженный меловыми стенами, заливал фруктовые лавки. Они были пряные до тошноты и пестрые, как натюрморты. Апельсины скромно пылали на черной листве.
Запах жареных каштанов и треск их сопровождали капитана до портовой конторы. Черное море колебалось пыльным светом звезд. Птичье щелканье абхазской речи было очень кстати в тени эвкалиптов. За столиками люди в белом сжимали в черных лапах хрупкие стаканчики с мороженым. Весь Сухум представлялся капитану декорацией экзотической пьесы.
В портовой конторе капитан узнал, что табак грузят на греческий пароход "Кефалония". Через неделю пароход уходит в Константинополь. Грузит поверенный фирмы Камхи Виттоль. Кстати капитану передали письмо от Батурина из Керчи (капитан приказал писать ему в портовые конторы: сухопутным учреждениям он не доверял).
– Знаем мы, какой ты Виттоль,- пробормотал капитан и распечатал письмо. Оно было кратко и поразило капитана своим тоном.
"Пиррисон негодяй,- писал Батурин.- Если найдете его, то, даже отобрав дневник (если он у него), заклинаю вас, не выпускайте Пиррисона из рук. Пиррисон - птица опасная и большого полета. Если найдете - телеграфируйте немедленно. Я приеду. У меня с Пиррисоном, помимо всего, есть личные счеты. Я болен. Двигаться не могу. Ничего опасного. Вы были правы. Пиррисон спекулирует ценностями. Очевидно, база у него в Батуме. Вам надо, по-моему, выехать поскорее туда".
– На черта мне сдался Батум!
– сказал капитан, пряча письмо.- Мы этого типа и здесь прищелкнем.
По все же письмо вызвало у капитана множество сомнений. Какие личные счеты: уж не нашел ли Батурин Нелидову и не влюбился ли в нее? Сомнения окончились тем, что капитан пошел на телеграф и послал Батурину телеграмму:
"Объясните галиматью относительно личных счетов. Не собираетесь ли жениться на Нелидовой? На болезнь наплюйте".
С телеграфа капитан вернулся на бульвар, где вечером можно было встретить любого нужного человека. В низеньких кофейнях щелкали костяшки домино. После света кофеен море казалось кромешной бездной. Шум волн переливался с юга на север вдоль каменного парапета и возвращался обратно. Монотонность этого шума усыпляла.