Шрифт:
И кто безумен, отмечен, отвергнут – мы ли, с нашими замкнутыми и устойчивыми представлениями о мире; или те, другие, в ком хаос бушует и сверкает грозовыми вспышками?
Э.М.Ремарк "Чёрный обелиск"
I мама
Почему, когда нас должны переполнять чувства, мы ничего не испытываем? Или нам только так кажется: переживания настолько сильные, как острые ножи, заставляющие нас страдать или восторгаться, мы их отталкиваем, прикрываемся ледяной глыбой, они отодвигаются, прячутся, так глубоко, что мы
Я спустил наушники, не ожидая увидеть перед собой Алана. Почти привыкнув к отцовской квартире и к его другу, мне все же казалось, будто он постоянно был вокруг меня. Однажды он признался, что на время отсутствия отца, присматривает за мной. Как будто я ребенок, скорее, это была его личная инициатива.
Особо Алан не вмешивался в мои дела, но не раз я замечал на себе его контролирующий взгляд, не раз меня посещали мысли, что он знает обо мне больше, чем я сам. Это может пугать. Когда он появлялся в своем черном пальто в такой же чёрной рубашке, мне становилось не по себе. Бывало, его взгляд стекленел и утопал в этой темноте, когда он смотрел на меня, поэтому я старался не испытывать его на себе, как сейчас.
– Я звонил, – он продемонстрировал ключи от квартиры и опустил их передо мной на стол, задержав на секунду внимание на моем лице, было на что посмотреть. – Что слушаешь?
На его пальто уже растаяли редкие снежинки, почти не оставляя и следа. Недавно это была замерзшая капля, переродившись в узорчатую материю, падая, уловчилась приземлиться на нечто иное, чем земля, надеясь, что это куда лучше, но в итоге что принесло ей человеческое тепло крепкого плеча?
– Что случилось? – вряд ли его интересует чем я занят, не зашел же он так рано утром, лишь посмотреть, как мои дела?
– В твоем возрасте я тоже любил слушать музыку, - Алан вышел и направился в другую комнату, его голос уже доносился оттуда, – но не в тишине. Твой отец вернулся.
Я снял наушники и пошел за ним. Значит, его трехмесячное отсутствие закончилось!
– И где же он сам? – я наблюдал, как он собирает вещи.
– В больнице, но ничего серьёзного, – он поспешно поправился. – Небольшая авария, я сегодня же привезу его домой, – он произносил слова все так же медленно в своей манере и складывал вещи в небольшую дорожную сумку.
Он так говорил, как будто больница и авария обычное дело для отца. Тут я вспомнил цель всей этой срочной и долгой поездки:
– Так он нашёл маму Даши?
– Да, – он перехватил готовую сумку, – Можешь позвонить предупредить, что пропустишь первые пары. Ты же скучал по отцу?
Как же трогательно мы проявляем тоску, выдерживаем образ в своей голове, пропуская через сетку памяти, грустим, потому что можем. Можем вспомнить голос, тянущий за собой приятные воспоминания, можем подбросить в голове безликий силуэт, безликий – потому что не в состоянии точно зафиксировать выражение лица, но важно что он был рядом. Он был! и от этого тоска.
Раньше мне этого было не дано. Но отец…все эти пятнадцать лет он скучал? И мысли его были о шестилетнем мальчике, который так долго не взрослел в его сознании?
Мы вышли и сели в его Aston Martin. Машина резво выехала по свежему снегу, оставляя грязные брызги после себя.
– Ты опять подрался? – он все же обратил внимание на мое лицо.
Передо мной снова возникла физиономия однокурсника, которого я ударил, а вспомнив его слова в адрес Дэна, у меня зачесались руки. С тех пор меня часто преследовали разговоры о его неожиданной смерти, часто обращались ко мне, кто помнил или знал о нашей дружбе, были и те, кто слышал о нашей совместной работе и все это приводило ко мне.
Даже не знаю, как я завелся. Только помню, как быстро во мне разгоралась ненависть, она переходила в ярость, а в моей голове словно вспыхивало что-то и мне уже сложно было контролировать себя, как будто я готов был совершить большее. Но главное – это богатое чувство в разряженном теле после адреналина, словно я открыл для себя новый вкус, который мне хотелось испытать еще, вернуться к нему, поэтому сжав кулаки, я чувствовал, как злость во мне возбуждалась с каждым разом быстрее. Головой я понимал, что это неправильно, но видимо еще не совсем…
Алану не нужно было подтверждение моих слов, и он не лез ко мне с поучительными словами, чему я был рад. Пока он только наблюдал и как будто отмечал для себя, "брал на галочку".
Хоть было уже утро, но редкий крупный снег падал из нескончаемого облака, которое казалось было размером со вселенную и от этого заняло все небо, скрывая солнце. Шины шуршали по мокрому асфальту, и мы быстро приехали к одному из корпусов больницы. Двухэтажное здание делило хирургическое отделение и роддом. Поднявшись на второй этаж, мы нарвались на санитарку, распугивающую всех по разные стороны коридора и указывающую на время приема. Заметив Алана, она чуть приостановила пыл, но не забыла про вывешенное объявление, но замолчала, когда тот подошел, шепнул что-то на ухо и вложил в ее карман белого халата купюры.
– Пошли, нам сначала к врачу, – Алан прошел вперед по коридору и заглянул в одну из закрытых дверей, будто уже зная, что там находится.
Я прошел за ним и увидел сидящую перед столом молодую женщину в новеньком халате. Она подняла глаза на нас и холодно ответила Алану:
– Если вы имеете в виду поступивших ночью, то в 20 и 15 палате, но мы ждем рентген!
– Ах, вы до сих пор его не сделали? – Похоже он пытался улыбнуться, сделав несколько шагов внутрь.
– Вы на часы смотрели? 9 утра!
Видимо факт того, что произошла авария на это никак не влияло.
– А рентген у вас в другом корпусе за 500 метров?! – медленно и язвительно заметил Алан.
Врач на это не ответила, и поняв, что он вовсе и не собирался ее слушать, попыталась пригрозить ему, но он, не дожидаясь очередного "нельзя", скрылся, поручив мне добиться выписки.
– Извините его, – я обратил внимание на бейдж, – Татьяна Федоровна, как их состояние?
– Ты их сын? – врач стала искать что-то среди бумаг на столе.