Ближнего твоего
Шрифт:
– Да, точно тебе говорю.
– А... Хм... А не боишься, что камнями побьют?
– не нашел ничего лучшего Шимон, как повторить свой вопрос, заданный вчера Боруху.
– Не боюсь, не побьют. Я уже объяснял, почему.
– Ах, ну да, ну да. Тем более: "Да не преткнешься о камень (и именно о камень) ногою своей." Постой-ка, постой! "Ангелам своим заповедает о тебе, и на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень..." Так?
– Все так, кажется.
– И это все о тебе?
– И это все обо мне.
– Реб Йошуа Бар-Йосеф, спрыгни-ка с крыши. Тебе же не страшно: тебя ангелы
– Конечно, нет. (Щурится-то как, щурится! Вылитый Сатаняра!) Требовать от Бога чуда - по меньшей мере, наглость. Это ведь я ему служу, а не он мне. Вот если бы мне пришлось прыгать с этой самой крыши или меня бы с нее столкнули, тогда, точно говорю, Господь как-нибудь выкрутился бы. (Чему и нас учит. Этого, однако, вслух произносить не стоит.)
– Ангела бы прислал?
– Скорее воз с сеном.
– Хм... Ну, а как с царством-то будем? Я боюсь, ни Ироды, ни всеблагой император Тиберий такому конкуренту не обрадуются.
– Посмотрим. Мое время еще не пришло.
– И знамений, хоть каких-нибудь, значит, явить пока тоже не можешь? Так с чего ты сам взял, что ты мессия? Кто тебе это сказал-то? Самому "открылось"?
Пожалуй, в его словах тоже была доля истины. Сказано: "не искушай", но сказано и "без нужды". И Бар-Йосеф решился все-таки на эксперимент. Вместо ответа он пропел сокровенное имя Бога, которое слышал только дважды, когда был в Иерусалимском храме с родителями в День Очищения, и первосвященник произносил то его имя, которое больше никем, нигде и никогда произноситься не должно... И молния в тот же миг не испепелила Йошуа, к собственному его удивлению.
Глава 9
Земля недвижна - неба своды,
Творец, поддержаны тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой.
(Плохая физика; но зато какая смелая поэзия!)
И стихи, и примечание А.С.Пушкина
К своему удивлению, Саня не нашел в институтском вычцентре ни Жоры, ни Барковского. Только Сид сидел за дисплеем и разглядывал на экране с постным видом какую-то порнографию. Он охотно согласился пойти в пивную, но, прежде чем уйти, распечатал на компьютере Жоржа подробную инструкцию, где их искать. Саня не слишком привычными к клавиатуре пальцами занес это послание в память программы, над которой сейчас работал Жорж, и гордо изрек:
– Он заметит нашу записку сразу же, как только придет и засядет за работу.
– По-моему, - Сид озадаченно потер подбородок, - он долго нас не догонит.
– Почему?
– Программу стертую восстанавливать будет.
– Вот ему плохо-то, - произнесли друзья хором и вышли с вычцентра.
И вот они сидели втроем - Саня, Сид и Олег Кошерский вокруг труднообозримого обилия пивных кружек, постепенно уничтожали их содержимое и трепались.
– Страшная штука, - Сид поднес кружку к глазам и посмотрел сквозь нее на Олега, - Однажды этот, - он чокнулся с Фришбергом и отхлебнул, - за кружку пива подстроил мне вылет из института, исключение из федерации у-шу и уже не помню, что еще.
– Помнишь-помнишь, - отозвался Саня, но тут же любезно добавил: - Твой ответный ход - это тоже была красивая игра, достойная описания. Кошерский, ты чувствуешь, какие сюжеты ты упускаешь? А? Увы, Олег Михайлович предпочитает нашим светлым образам, Сид, этого лже-мессию, опошлителя иудаизма...
Олег уже раскаивался, что сказал. Он признался, что пишет о Христе, в надежде, что, может быть, у одного из этих двоих есть знакомый богослов или, еше лучше, историк-специалист по тем временам, у которого Кошерский мог бы проконсультироваться. Таких знакомых у этих технарей не нашлось, зато насмешку Олег выслушал уже не одну. Вообще, зря он с ними пошел. И Юлька, кажется, обиделась, когда он позвонил и сказал, что придет часа на два позже.
– Я и не подозревал, что ты такой фанатичный и узколобый поборник иудаизма, - огрызнулся Кошерский. Саня медленно перелил пиво из очередной кружки в свою опустевшую, сдвинул освободившуюся посуду подошедшему "халдею", и только совершив это священнодейство, ответил:
– Понимаешь ли, Олежек, иудей я, если разобраться, не только не фанатичный, но и просто никакой, а против Христа, в общем-то, ничего не имею. Был ли он мессией или не был вопрос, в общем, не принципиальный, исторический, так сказать. Я даже думаю - был. Но то, что его учение распространилось потому, что оно много примитивнее исходного иудейского, - это несомненно. Народ думать не любит, ограничивать себя в чем-либо не хочет. Конечно, удобнее исполнять 10 заповедей, а не шестьсот с хвостом. Да и те не выполнять, потому что заранее известно, что все твои грехи уже искуплены заранее: по-моему, постулат просто аморальный.
– Толстого начитался?
– Вообще не читал. Конечно, удобнее зримый человеко-бог, чем Бог без каких-либо внешних атрибутов...
– Ты, как всегда, подменяешь понятия: Иисус нигде не призывает молиться его изображениям, так же, кстати, как и не отменяет Моисеевых заповедей. А обличение православия и католичества - настолько общее место, что даже грустно слышать, насколько ты не оригинален.
– Кошерский улыбнулся: наконец ему удалось "вернуть" Фришбергу обвинение в неоригинальности, брошенное тем всего несколько часов назад. А Саня уже протестующе мотает головой:
– Ничего подобного! Ни с православием, ни с католичеством я воевать не собирался. То есть не стану утверждать, что они мне нравятся, но нравятся, во всяком случае, куда больше, чем все позднейшие секты: баптисты, адвентисты, иеговисты...
– марксисты, дарвинисты, морфинисты и каратисты, радостно дополнил список Сид.
– Именно потому, - продолжал свой спич Саня, - что они честно возвращаются к учению Иисуса, как оно есть. А оно в основе своей дилетантское, отрицающее изучение. "Извратили слово Божье преданиями своими", ну, и т.д. Собственно, в чем вина пресловутых книжников, как не в том, что они читали книги?
– Ты передергиваешь.
– Да, пожалуй, но не более того. И если католики или православные, то есть наиболее старые церкви, отказавшись от философии, порожденной библейскими преданиями в прежние времена, успели обрасти своей - новой, то новые христиане отбрасывают и это. Со своей точки зрения они правы: именно это и завещал Христос, но по мне, если уж на то пошло, религиозная философия, возникшая вокруг предания, важнее, чем само предание.
– Это почему?
– спросил Сид и перелил Санино пиво себе чтобы не выдыхалось, пока Фришберг болтает.