Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
Все принялись кидать в кузов рюкзаки и чемоданы, а Нил тем временем подошел к Васютинскому.
— Здорово! Я боялся, что ты передумал и в другой отряд подался.
На «ты» он перешел, даже не заметив этого — сказалась сельская местность, способствующая мгновенному опрощению нравов.
— А, Баренцев! Ну, как трубочка моя, ничего?.. Нет, брат, я тут с позавчера. Видишь, уже шоферить пристроился.
— Ты, что ли, и машину водить умеешь? — задал Нил удивительно глупый вопрос.
— Я танк водил! — гордо заявил Васютинский и, понизив голос, добавил:
— Ты тоже попробуй подальше от стада
Они укатили, а остальные нестройными рядами двинулись к лесочку…
Памятуя совет Васютинского, на летучке, созванной Игорем Донатовичем, как только все разобрались по помещениям, покидали вещички на нары и набили полосатые наматрасники прошлогодним сеном, Нил записался в кухонные мужики, под начало Нины, самой голосистой из всех прибывших коровищ. Фамилия у этой Нины была редкая и весьма красноречивая — Каракоконенко. Драконий норов она проявила незамедлительно — после летучки все помчались купаться на озеро, а ему было ведено наколоть изрядную кучу дров, натаскать с десяток ведер воды из неблизкого колодца и разделать половину бараньей туши. Зато они с Ниной первыми напились холодного молока с горячим, одуряюще ароматным хлебом — и то, и другое привез из деревни Васютинский. Нила разморило, глаза закрылись сами собой, и только громкие веселые голоса оголодавших студентов, вернувшихся с озера, вывели его из состояния полудремы. Когда все поели и разбрелись по стойлам, поганка Нина заставила его перемыть всю посуду и только потом отпустила окунуться.
Уже стемнело, но тропка, по которой шел Нил, была видна хорошо — как ему объяснили, если идти по ней, никуда не сворачивая, упрешься в пологий песчаный берег. Он миновал перелесок, край огорода, еще перелесок и очутился на широком лугу. Впереди, над озером, клубился туман, а справа, совсем рядом с тропинкой, горел костер, и виднелись вокруг него черные человеческие фигуры. Нил вжал голову в плечи и замедлил шаг. Ему захотелось повернуть назад — встреча с местными, о чьих диких нравах особо предупреждали на собрании, да еще одному и почти ночью, в его планы не входила.
«Ладно же, — упрямо подумал он, — хватит труса праздновать! Сберкнижку завести испугался, теперь вот аборигенов испугался! Назло вот пойду!»
Он решительно двинулся к озеру, но через десяток шагов горько об этом пожалел: от костра донесся грубый, нетрезвый голос:
— А ну, кто там шляется? Тебе говорю! Стой, а то хуже будет!
Нил развернулся, изготовившись бежать, но тут его с ног до головы залило светом мощного армейского фонарика.
— Стой, студень, вшивый! — крикнул тот же голос, но тут же вмешался второй голос, знакомый и в данную минуту несказанно родной:
— Коль, погоди, не ори, это вроде свой… Баренцев, ты? Подай голос!
— Витя! Витя! Я это, я! — прокричал Нил, сбившись под конец на фальцет.
— Так иди сюда! — отозвался Васютинский. — Не бойся, ребята хорошие, старые мои кореша.
— Я и не боюсь! — мгновенно осмелев, заявил Нил и двинулся к костру, одна из фигур поднялась ему навстречу.
— Мужики, рекомендую, Нил Баренцев, главный, можно сказать, друган в нынешней моей жизни. — Васютинский качнулся к Нилу, неожиданно
— А это вот, знакомься, Женя, Вася, Коля.
Парень с гармошкой на коленях слегка кивнул. Двое других даже не пошелохнулись.
— Садись, в ногах правды нет, — сказал гармонист, и Нил послушно сел на край длинного бревна, рядом с Васютинским.
Воцарилось долгое, тягостное молчание.
— А что, малой, винца нашего не хлебнешь? — неожиданно спросил самый крупный из мужиков.
По грубому голосу Нил узнал того, кто первым окликнул его и так напугал.
— Хлебнет, Коля, обязательно хлебнет, — подхватил Васютинский, не давая Нилу и рта раскрыть. — Я ж говорю, парень свой в доску. Я ему даже трубочку свою уступил…
Коля наклонил туловище, и Нил заметил в ногах у него два ведра. Коля зачерпнул из обеих и с едкой улыбкой протянул Нилу две кружки. Нил взял их, поднес одну из них ко рту.
— Да не с этой начинай, — сказал Коля. — Это вода, для запивки.
Нил приблизил к себе вторую кружку, нюхнул и страшно скривился.
— Это что? — спросил он, чувствуя, как побелели губы.
— Ты не нюхай, ты пей давай, не в театр пришел! — прикрикнул грубый Коля. — Аль кишка тонка?
— Диколон это тройной, — подхихикивая, пояснил мужичок, сидящий между гармонистом и Колей.
— Давай, Баренцев, нос зажмурь и залпани. И сразу водички, — горячо зашептал Васютинский. — Не посрами честь Альмы, нашей матери.
Нил зажмурился, в два стремительных героических выхлеба осушил кружку и жадно пригасил водой вспыхнувшее в горле и пищеводе едкое пламя.
— Для городского сойдет, — похвалил Коля, отобрал у Нила кружки и тут же зачерпнул ими из ведер. — Пока никто не желает? — спросил он и, не дождавшись ответа, мгновенно влил в себя обе кружки.
— А не в очередь? — встрепенулся мужичок, говоривший про «диколон».
— Кто не в очередь? — грозно надвинулся на него Коля. — Ты на кого тут, тварь, тявкать удумал?!
— Да ладно вам, — примирительно сказал гармонист. — Добра много, на всех хватит.
— Именно! — подхватил Васютинский. — Давай-ка, Жека, изобрази нам что-нибудь этакое. А ты, Коля, черпани и мне, а то в горле пересохло…
Жека приладил на плечо ремень и с громким «Е-ех!» растянул меха:
Ох, изменит мне Матрешка,
Раскрасавица душа!
Только ты, моя гармошка
Нежным звоном хороша!
— Ты прощай, моя родная, — визгливо подхватил мелкий мужичонка, — Уезжаю в Азию…
Может быть, в последний раз
На тебя залазию!
— Люди пудики срывают,
Нам полпуда бы украсть.
Люди целочки ломают,
Нам в готову бы попасть! — монотонно прохрипел Коля вслед за ним. Настал черед Васютинского: