Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
— Мы ишшо борозды не прошли, а они ужо ишшо яшшык ташшуть!
Со Стефанюком контакта тоже не получалось — он все время неотлучно следовал за Игорем Донатовичем. Идут с поля по деревенской улице под ручку и общаются примерно так:
— А вот видите, Юрочка, подсолнух. А знаете, как по-фински будет «подсолнух»?
— Хекки-мекки, Игорь Донатович.
— А вот и нет, Юрочка, мекки-хекки! Про него в Лапландии даже песенку сложили: «Мекки-хекки юкки пюкки, яурийокки пекки нюкки!»
— А по-норвежски как будет «подсолнух», Игорь Донатович?
— Бюк-бригге-бю, Юрочка. А по-японски?
— Асаеси серимасен, Игорь Донатович?
— Правильно, Юрочка!
Деревенские только смотрят вслед, плюются.
— Во, бля, жидов понаехало! По-нашему-то совсем не волокут…
Даже не знаешь, что лучше — спецнабранное жлобье или эта томная парочка.
Как говорят детишки: «оба хуже». Нет, редкой все-таки сукой оказался товарищ Васютинский — заманил черт-те в какую глушь, в хрен знает какую компанию, а сам…
С Ниной Каракоконенко общение исключительно деловое — подай то, сделай это.
А так — либо вся в хлопотах, так что не приставай, либо спит. Устроила себе каморку в пристроечке, прямо над кухней, и чуть что — шасть туда, и в койку.
Очень поспать любила.
Книжек с собой Нил не взял. У других, надо полагать, ничего достойного по этой части не найти — вот и оставалось выть с тоски. А когда он узнал, что он здесь вообще единственный ленинградец, а остальные благоразумно записались в Репине и Шушары и спокойно могут ездить домой хоть каждый день, он взвыл так, что какая-то из девок пальцем по виску постучала и посоветовала ему лечиться.
Так прошло десять дней. А на одиннадцатый…
II
Контраст между собой и всем окружающим она заложила самим своим появлением.
Ненастный день, бригада только что вернулась с поля, все мокрые, грязные, усталые. Нина с Нилом в запарке, дрова сырые, еле-еле печку раскочегарили, ужин не поспевает, публика ворчит. И вот только-только выкатили на стол чан с макаронами по-флотски, присели, дух перевели, глядя, как народ наворачивает… И тут возле покосившегося столба, обозначающего собой границу между деревней и базой временного сельхозотряда, тормозит белоснежная «Волга». Делового вида мужчина в импортном плаще ступает под навес столовой, окидывает всех цепким колючим взглядом, выхватывает Игоря Донатовича, жестом подзывает к себе, они садятся в машину и уезжают. А на том месте, где только что была «Волга», остается девушка — среднего роста, стройная (размер не больше сорок четвертого), длинноногая, с короткой светлой стрижкой. Одета в импортный спортивный костюм ярко-красного цвета, у ног — объемистый абалаковский рюкзак и гитара в черном чехле. Все уставились на нее, а она легким шагом взошла под навес и сразу направилась к Нине, как к самой старшей на вид.
— Привет, — произнесла непринужденно. — В деканате меня направили к вам.
Куда можно вещи сложить?
— Привет, — медленно ответила Нина, разглядывая новенькую. — Вещи можно положить к девчонкам в комнату. Нил, проводи.
Нил проворно вскочил, в несколько широких, чуть ли не беговых шагов достиг столба, у которого она оставила вещи, взвалил на плечо рюкзак, поднял гитару.
Она вышла из-под навеса и ждала его. Он поднялся на крыльцо дома и позвал:
— Прошу сюда!
Они оказались в тесных сенях, где едва хватало места для печки и деревянной лестницы, упирающейся в деревянный же чердачный люк.
— Девчонки направо! — сказал он и толкнул дверь плечом.
Она остановилась на пороге, вдохнула трепетными ноздрями, сморщила прямой, самую малость крючковатый носик.
— Слушай, а другого помещения нет? Нил озадаченно посмотрел на нее, потом перевел взгляд внутрь комнаты. Дощатые нары в два яруса, плотно забитые пыльными тюфяками. Под ними рядком стоят сапоги с неосыпавшейся грязью, а неровный пол покрывает грязь осыпавшаяся, вперемешку с шелухой от семечек и конфетными фантиками. Через всю комнату протянута веревка, с нее свисают разноцветные маечки, трусики, бюстгальтеры. Пахнет затхлой кислятиной и немытыми подмышками.
— У мужиков, конечно, почище и попросторней, — задумчиво протянул Нил. — Но у мужиков. Она улыбнулась, показав ровные белые зубы.
— Не правильно поймут, да? Он тоже улыбнулся.
— У Нинки своя каморка, над кухней. Но там тесно, вдвоем не развернешься.
Мы ее комнатенку между собой так и зовем — Нинкина щель.
Девушка звонко рассмеялась. Вслед за ней и Нил.
— Еще есть чердак, конечно. Только там холодно…
— У меня спальник.
— И света нет.
— У меня фонарик. И свечки.
— Тогда полезли? — Полезли.
Он держал фонарик и одновременно надувал резиновый матрас, пока она натаскивала душистого сухого сена в выбранный уголок, приспосабливала доску у будущего изголовья, устанавливала на ней извлеченную из рюкзака свечку. Потом она расстелила на матрасе синий спальный мешок с толстой нейлоновой молнией и тут же плюхнулась на него, закинув руки за голову.
— Кайф! А ты говоришь — девчонки направо… Пиво будешь?
— А есть?
— У меня нет, я на твое виды имею. — Увидев его замешательство, она рассмеялась:
— Да есть, конечно, сейчас достану. Куришь?
— Ага.
Она извлекла из рюкзака две бутылки пива, одну бросила ему, потом достала блок сигарет.
— Ух ты, «БТ»! — с восхищением заметил он.
— А то! Спички есть?
— Есть. А вот открывашки для пива нет.
— Давай сюда.
Она поднесла бутылку к бутылке, так что крышки соприкоснулись нижними, зубчатыми краями, примерилась, рванула. Обе крышки слетели одновременно.
— Учись, студент! — Девушка протянула ему бутылку. — Будь здоров! Имя у тебя интересное, напомни.
— Нил, — сказал он, прихлебнул теплого свежего пива. — Нил Баренцев.
— Красиво. А я Линда. Линда Маккартни.
— Иди ты!
— А что, не похожа? Говорят, похожа… В неровном свете свечи он вгляделся в ее удлиненное, несколько аскетическое лицо с большими светлыми глазами и чувственным алым ртом. А ведь и в самом деле…
— Похожа, только симпатичнее. В той Линде есть что-то лошадиное.
— Ну, мерси… Вообще-то по паспорту я Ильинская Ольга Владимировна, только мне это не нравится.