Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
Нил попробовал было возразить, но Бельмесов жестом показал, что все нормально, и, прихватив икру, проворно пересел на диван. Гоша пододвинул к Нилу нетронутую банку икры и чайную ложку, до краев налил шампанского в пол-литровую чайную кружку с отбитой ручкой.
— С хлебом напряг, — предупредил он. — Мацу будешь?
Нил кивнул, и Гоша с оглушительным хрустом отломил изрядный кусок от большого пласта.
— А вы как же? — спросил Нил, показывая на шампанское. — Мне в одиночку пить?
— У нас уж часа четыре как вольный стол, — сказал Гоша. — Кто когда хочет, тот и наливает. Хопа, Бельмесов, вам как? — Оба дружно покачали головами. — А я, пожалуй, за компанию… — Он налил себе в пустую майонезную банку. — Ну, будем…
Они чокнулись. Нил пригубил шампанского и неожиданно для самого себя сказал:
— Ох, Гоша, Гоша… Знаешь, а мне ведь будет не хватать твоей нахальной жидовской морды. Гоша рассмеялся.
— Меня оплакать не спеши, ты погоди немного…
— И что сие должно обозначать?
— Да так, есть мыслишка… Знаешь, я не сильно рвусь снова сажать себе на шею весь кагал, снова спать на раскладушке за ширмочкой, разговаривать шепотом, ходить на цырлах, вечно выслушивать упреки и наставления. Мне через год тридцатник стукнет, башка и руки откуда надо растут, зарабатываю — дай Бог в праздник, а что имею?.. А ты знаешь, что я свой кожаный пиджак год держал на работе в шкафчике, чтобы семейство не начало на плешь капать, зачем, мол, на себя бабки тратишь, в семью не несешь? Мне это надо?
— Не сильно. Так ты что же, остаешься?
— Я этого не говорил, заметь.
— Почему?
— Потому что, как только я открыто заявлю, что желаю и далее строить коммунизм, а родину предков глубоко имел в виду, ко мне на следующий же день явится пьяный гегемон со смотровым ордером и оттяпает три комнатушки из четырех.
Следом припрется мрачная тетка с телефонного узла, заявит, что для индивидуального телефона моих личных заслуг перед отечеством маловато будет, и обрежет провода. Ну, и так далее… Пока что от всех этих бяк я на полгода застрахован бумажкой из ОВИРа, выданной взамен паспорта. Вроде волчьего билета.
С таким никто не работу не примет, прописки не даст. Ну и что? Я халтурками в три раза больше зашибу, а жилье за мной сохраняется до даты фактического отъезда, причем вместо двадцати рублей я теперь плачу за него один рубль семнадцать коп. Зато никто не прихватит за тунеядство, не нарисует статью за нетрудовые доходы, даже в вытрезвитель могу залетать без последствий, потому что штраф теперь с меня хрен получишь. Так что, если не зарываться, не лезть в откровенную уголовщину, можно жить, как у вашего Христа за пазухой. Давай-ка жахнем по этому поводу. Чтоб все так жили!
— Уж я бы точно не отказалась от такой справочки, — вставила Хопа. — Мне бы она вот как пригодилась!
— Так выходи за меня — и будет тебе справочка.
— А возьмешь? Гоша чмокнул губами.
— Такого помпончика да не взять? Советский народ мне этого не простит!
— Нет, я в смысле — в Нью-Йорк возьмешь?
— В Нью-Йорк не гарантирую. Вот в Тель-Авив — пожалуйста.
— И что я не видала в твоем Тель-Авиве? Болтов обрезанных? Нет уж, мне в Америку надо. На крайняк — в Европу…
Гоша осушил свою банку и, подцепив куском мацы изрядную порцию икры, отправил в рот и смачно захрустел. Нил последовал его примеру. Подошла Хопа, молча взяла бутылку и приложилась из горлышка.
— Теплое, — заметила она.
— Так возьми холодненького, — предложил Гоша.
Хопа, изящно покачивая бедрами, подошла к холодильнику, открыла. Нил посмотрел в ту сторону и буквально офигел: все полки холодильника были плотно забиты шампанским и баночками с икрой. На беглый взгляд таких баночек было не меньше полусотни.
— Откуда у тебя такое богатство?
— Что? Ах, это, — Гоша досадливо махнул рукой. — Да Оська, комик на букву «хер», на все башли, что за мебель подняли, накупил шампанского два ящика, икры просроченной у спекулей оптом взял и шкатулками палехскими отоварился.
Естественно, на таможне тормознули. Шкатулки конфисковали, как культурное достояние, а икру мне разрешили забрать.
— Добрые…
— Да нет, все проще. Весь несъедобный конфискат они потом через комиссионные реализуют, а продукты списывают по акту и уничтожают — сжигают или прессом давят.
— Я бы на их месте по-другому уничтожая, — заметил Нил. — Ням-ням.
— Они бы на своем месте тоже ням-ням с великим удовольствием. Но не положено.
— На всякое «не положено» с прибором положено, — заявила Хопа, вернувшаяся с новой бутылкой.
— Так то среди людей, — сказал Гоша, — а совки функционируют по системе взаимного стука. Один такой ням-ням — и вылетишь с хлебного местечка ко всем чертям.
— Ням-ням — к чертям! — продекламировала Хопа, вскарабкалась к Гоше на коленки и обхватила его могучую шею. — Музыки хочу, песен!
— Песни — это по его части. — Гоша кивнул в сторону Нила. — Сгонял бы за гитарой, а?
— Ну, если публика не против…
Нил допил шампанское, встал и отправился через кухню и балкон к себе. В его комнате было тихо, темно и грустно. На ощупь добравшись до выключателя, он зажег свет, взял возле шкафа футляр с гитарой. Уже на балконе он услышал сзади тихую трель телефона, махнул рукой — отстаньте, я сегодня выходной! — и двинулся дальше.
В комнате, пока он ходил, появился допотопный катушечный «Юпитер», из него, перекрывая шипение, нежно голосил греческий араб Демис Руссос;