Ближний берег Нила, или Воспитание чувств
Шрифт:
— Good bye, my love, good bye…
Хопа кружилась, прижимая к себе Бельмесова, на них благосклонно взирал Гоша, держа в руке банку, наполненную шампанским. Нил присел рядом, расчехлил гитару.
— Тихо, граждане, вырубайте ваше сиртаки, — скомандовал Гоша. — Маэстро за инструментом.
— Да брось ты, пусть танцуют… — начал Нил, но Хопа уже выключила магнитофон, вновь запрыгнула Гоше на колени и с ожиданием уставилась на Нила.
— Что бы такое, под настроение? — спросил Нил у Гоши.
— Давай Высоцкого, ковбойскую.
— Не уверен, что это Высоцкого. Может быть, народная.
— Все равно давай!
— Я не все слова помню.
— Напомним.
Нил издал на средних струнах несколько стонущих блюзовых ноток, а потом затренькал, подражая банджо.
Кобыле попала вожжа за вожжу,
Я еду на ранчо, овечек везу…
А эту строку забыл начисто я,
Не помню, не помню, совсем ничего…
Все рассмеялись, Гоша вставил недостающие слова, Нил подхватил, вновь сбился в конце следующего куплета, кое-что вспомнила Хопа, и так, общими усилиями, допели про ковбойские страдания и мечты о «большой Раше», где жизнь удивительна и хороша, до самого оптимистического финала:
— Летс синг эврибоди за новую жизнь! Не надо, ребята, о песне тужить…
Потом еще что-то пели, опять пили шампанское, а когда оно надоело, Хопа с Бельмесовым отправились на кухню ставить чайник, а Гоша закурил свой вонючий «Партагас», с наслаждением потянулся и сказал:
— Теперь я начинаю понимать, как ощущает себя вольный человек. Знал бы ты, Нил Романович, как я тебе завидовал все эти годы!
— Мне? Ты всерьез считаешь меня вольным человеком?
— Ха, не смешите меня жить, как говорила жена Моти Добкиса! Если уж ты не вольный, то тогда кто?
— Я, Гоша, раб патологической зависимости. Гоша пустил дым в потолок, внимательно посмотрел на Нила и произнес задумчиво:
— А ты переменился. Что-то с тобой произошло на югах.
— С чего ты взял?
— Раньше ты после третьего стакана просил «Битлз» поставить, а теперь начинаешь грузить на тему собственного алкоголизма. Смена алгоритма — это серьезно.
— Я не про алкоголь… У моей зависимости другое имя.
— Угу, и даже научное, я намедни в одной умной книжке вычитал. Промискуитет называется. Только разве ж это рабство? Это как раз свобода. Сошлись, потрахались, разошлись. Без претензий, без иллюзий, без обид. Красиво это у тебя получается.
— Иди ты!.. — Нил очень конкретно указал рекомендуемый пункт назначения. — Мне что, все это очень нужно?! Все эти сучки похотливые?! — Он сгреб со стола початую бутылку шампанского, глотнул из горлышка, фыркнул и заметил обреченно:
— Выдохлось…
Гоша вздохнул и очень тихо спросил:
— Все ждешь? Все надеешься?
— На что надеюсь? Я ведь встретил ее там, был с ней, она простилась со мной навсегда. Это было вчера — а сегодня я уже снова жду…
— Бедняжка! — Гоша явно собирался покрутить пальцем у виска, но передумал и почесал ухо.
— На избавление я надеюсь, вот на что! — Нил вскочил, размахивая руками. — Надеюсь на то, что, если она снова попадется на моем пути, у меня хватит сил…
Хватит сил убить! Ее или себя — все равно!.. Но только, знаешь, на самом деле никого я, конечно, не убью. Все будет еще хуже.
— Еще хуже? — Гоша оставался спокоен, но было видно, что это дается ему с огромным трудом.
— Представь себе. Я опущусь перед ней на колени и поцелую край платья, а она улыбнется и тихо скажет: «Вставай, ты запачкаешь костюм…» И снова все по тем же кругам. И снова, и снова, пока…
— Пока что?
— Пока кто-то из нас двоих не сдохнет! А я пока еще помирать не хочу! Так что пускай…
— Стой! — визгливо выкрикнули за спиной, и чужая рука грубо заткнула Нилу рот.
Нил стремительно развернулся и выкинул кулак. И тут же сзади на него навалился Гоша. Нил еле устоял на ногах и беспомощно барахтался в железных лапах соседа. — Пусти, гад!
— Не дергайся, а то скорую психиатрическую вызовем. В моем доме на людей с кулаками не бросаются.
— А он? Он что себе позволяет? Грязной лапой в рот!
Кир Бельмесов стоял, привалившись к стене, и пальцами вытирал кровь с разбитой губы.
— Бельмесов, в чем дело? — спросил Гоша.
— Вот именно, в чем дело?! — Нил сорвался на крик.
— Ты смертное слово сказать хотел. Нельзя, нельзя. Подумал так — уже плохо, надо сразу обратно подумать. Сказал так — совсем плохо, обратно не скажешь. Силу выпустил, обратно не загонишь. А в тебе сила…
Нилу стало жутко. Он высвободился из Гошиных объятий, повернулся к нему и нарочито нагло спросил:
— Слушай, что за ахинею он несет, этот потомок шаманов?
— Не знаю, не знаю, — задумчиво протянул Гоша. — Может, и не ахинею вовсе…
— Да ну вас на фиг обоих! — обозлился Нил. — Вы как хотите, а я устал, спать пойду.
— Икры прихвати, — предложил Гоша. — И шампани. А то позавтракать нечем будет.
Нил, надувшись, смахнул со стола банку икры, сунул под мышку зеленую тяжелую бутылку и двинул восвояси. После такого надрыва и неприятных, больно задевших что-то внутри слов молчальника Бельмесова продолжать общение, тем более увеселение, было невмоготу.
У себя он, не включая свет, разделся, бухнулся на диван и повернулся лицом к стене. Сон не шел, вместо этого наплывала всякая муть, и голова болела — причем не только набухшая шишка на лбу, а вся, особенно в висках…
Он долго ворочался и заснул только под утро.
Своего телефона у Нила не имелось, но несколько лет назад Гоша сделал в его комнату отвод от аппарата Яблонских и прикрепил на стенке монументальную допотопную хреновину с тяжеленной эбонитовой трубкой и громадным металлическим звонком с молоточками. Эти оглушительные молоточки и разбудили Нила.