Ближний круг госпожи Тань
Шрифт:
Я курсирую между доктором Хо в крытой галерее и мамой, лежащей на постели. Вопросы и ответы, похоже, имеют мало отношения к инфекции. То, что Досточтимая госпожа не упоминает об этом, озадачивает меня.
Получив ответы на все свои вопросы, врач выписывает рецепт. Служанка отправляется в аптеку за травами для отвара, который потом готовит кухарка, и через несколько часов снадобье приносят в комнату матери. Я подношу чашку к ее губам, она делает несколько глотков и откидывается на подушку.
– Уже поздно, – говорит она еле слышным голосом. – Тебе пора спать.
– Давай я останусь. Я могу попоить тебя.
Она поворачивает
– Да я все допью, ты даже умыться не успеешь…
Я иду в свою комнату, переодеваюсь для сна, ложусь и устраиваюсь на матрасе, набитом гусиным пухом, под ватным одеялом. Обессиленная увиденным, я проваливаюсь в сон.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем меня резко разбудил чей-то топот. В полумраке я вижу, как Маковка садится и зевает. Она зажигает масляную лампу. Шипящее пламя отбрасывает на стены пляшущие тени. Мы быстро одеваемся и выходим в коридор. Дождь прекратился, но еще темно. Пение птиц на деревьях возвещает скорый рассвет.
Как раз когда мы подходим к комнате Досточтимой госпожи, оттуда выбегает кухарка и поворачивается так стремительно, что едва не врезается в нас. Я шатаюсь на своих забинтованных ногах, потеряв равновесие, и упираюсь рукой в стену, чтобы не упасть. Увидев меня, кухарка вытирает слезы со щек тыльной стороной ладоней, причитая:
– Мне так жаль, так жаль…
Суматоха в доме усиливается, когда госпожа Чжао семенит через двор, а за ней шагает доктор Хо. Не останавливаясь, они входят в комнату Досточтимой госпожи. Я иду следом. Кухарка пытается остановить меня, но я проскальзываю мимо нее и прохожу в покои матери.
Этот тошнотворный запах я никогда не забуду.
Дальний угол супружеского ложа отгорожен занавеской. Перед ней на табурете сидит отец.
Голая рука матери лежит у него на коленях, ладонь обращена к потолку. Доктор Хо велит отцу обмотать запястье уважаемой дамы льняным платком. Когда отец заканчивает, доктор делает шаг вперед и кладет три пальца на ткань. Он закрывает глаза, чтобы сосредоточиться, но как он может что-то почувствовать через платок?
Я отворачиваюсь и смотрю на чашку, которую вчера вечером протягивала маме. Сердце колотится в груди, когда я понимаю, что она так и не сделала больше ни глотка.
В течение следующих двух дней все домашние заняты. Слуги снуют туда-сюда. На кухне готовят стимулирующие отвары, добавляя туда все новые и новые травы. Меня снова посылают задавать вопросы доктору Хо и возвращаться к нему с ответами Досточтимой госпожи. Ничего не помогает. Досточтимая госпожа продолжает слабеть. Когда я прикасаюсь к ее руке или щеке, меня обдает жаром. Ее ступня, по-прежнему покоящаяся на подушке, распухла до размеров дыни. Вернее, треснувшей дыни, из которой сочится дурно пахнущая жидкость. Основным признаком идеально забинтованной стопы является расщелина, образующаяся при сближении пальцев с пяткой. В идеале она должна быть настолько глубокой, чтобы в нее могла проскользнуть серебряная монета большого достоинства. Теперь из расщелины капает кровавая слизь, а красные полосы продолжают расползаться вверх по ноге. Проходит несколько часов, Досточтимая госпожа все меньше реагирует на вопросы, что сыплются на нее, и отворачивается к задней стенке кровати. Мне разрешают встать рядом, чтобы утешить и дать понять, что она не одна.
Мама тихонько зовет своих родителей.
На четвертую ночь в комнату входят отец, госпожа Чжао и Ифэн. На напудренных щеках наложницы блестят слезы. Даже когда на ее лице видна печаль, она все равно прекрасна. Отец кусает щеки, сдерживая свои эмоции. Ифэн еще слишком мал, чтобы понять, что происходит, и галопом несется к кровати. Отец подхватывает моего брата, пока тот не успел потревожить нашу мать. Досточтимая госпожа поднимает руку и касается ноги Ифэна.
– Не забывай обо мне, сынок, когда будешь совершать жертвоприношения.
Когда все трое уходят, остаются только Досточтимая госпожа, две служанки и я. Лампы притушены. Мягкий стук дождя по крыше наполняет комнату. Дыхание матери замедляется. Вдох, затем долгая пауза. Вдох, снова долгая пауза.
И снова имена ушедших срываются с ее губ. Я не знаю, ищет ли она их или откликается на их призывы из Загробного мира.
Внезапно она поворачивается ко мне лицом. Ее глаза широко раскрываются. Впервые за несколько часов она здесь.
– Подойди ближе. – Она тянется ко мне. Я беру ее за руку и наклоняюсь, чтобы услышать. – Мне грустно, что жизнь подобна солнечному лучу, пробивающемуся сквозь трещину в стене, и я не доживу до того момента, когда ты станешь женой и матерью. У нас не будет ни печали расставаний, ни радости встреч. Я не смогу помочь тебе в горестях и порадоваться вместе с тобой в минуты удачи.
Она снова закрывает глаза, голова ее перекатывается по подушке. Но мать не выпускает мою руку. Вместо этого, пробормотав в очередной раз имена умерших, она сжимает ее, и я сжимаю ее ладонь в ответ.
– Жить – значит страдать, – бормочет она. Это ее последняя связная фраза. Она причитает: – Мама, мама, мама… – Затем она зовет моего брата: – Ифэн! Ифэн! Иди сюда!..
Меня она не зовет.
Я ужасно устала, но никуда не ухожу, несмотря на боль в ногах. Я хочу разделить ее боль. От матери к дочери. От жизни к смерти.
Сгущается ночная тьма, и Досточтимая госпожа испускает последний вздох. Ей всего двадцать восемь. Меня переполняет чувство беспомощности и вины. Я должна была родиться сыном, родной кровинкой Досточтимой госпожи, ради которого стоило бы жить. Я должна была что-то сделать, чтобы помочь ей.
Высокий порог
Только-только Досточтимую госпожу успели предать земле, как наступил долгожданный день отъезда отца в Пекин для проведения последних приготовлений перед сдачей императорских экзаменов следующего уровня.
Госпожа Чжао, Ифэн, Маковка и я отправляемся жить к бабушке и дедушке по отцовской линии в Уси. Отец позаботился о том, чтобы большая часть пути была проделана по воде, и нанял двух охранников. Мне разрешили выбрать что-нибудь из маминых вещей на память. Я беру ее красные свадебные туфли. Слуги, не переставая рыдать, собирают мебель, одежду и другую утварь и все пожитки увозят на телегах, запряженных мулами. Служанку матери продают торговцу солью. Кухарка и посудомойка останутся, пока мы не уедем, но отец продал и их… Кому? Куда? Мне не говорят. Мы в трауре. Я не читаю стихи и правила для девочек. Я не занимаюсь каллиграфией и не играю на цитре. Вместо этого я сижу с госпожой Чжао и вышиваю под ее присмотром. Ночью, когда Маковка засыпает, я сжимаю в руках мамины туфли и плачу.