Близкие люди
Шрифт:
— Нет уж, — отказался Степан решительно, — сами разбирайтесь. Мне разборок с Кларой до конца жизни хватит. Больше не хочу. Кроме того, она права, твоя Арнольдовна. Если ты хочешь, чтобы она тебе читала, значит, подчиняйся ее требованиям.
— Пап, но ведь она у нас работает, правильно? И ты можешь ей зарплату не дать…
Ого! Леночка была бы в восторге!
— Прежде всего, — сказал Степан жестко, — тебя совершенно не касаются вопросы ее зарплаты. Она сделала нам великое одолжение, согласилась сидеть с тобой все лето. Иначе мне пришлось бы отправить тебя в какой-нибудь дом отдыха или лагерь, понял? — Иван только моргал, медленно осознавая,
Иван кивнул. Он знал, что сейчас безопаснее всего кивнуть, не раздражая и не нервируя отца, а то потом с ним хлопот не оберешься. Закричит, покраснеет, станет сильно и страшно топать, собираясь на работу, а Иван весь день будет томиться чувством вины и придумывать, как бы им вечером получше помириться, а отец еще, может, и придет поздно, и тогда помириться не удастся до завтра, и завтрашний день будет испорчен тоже… У Ивана была довольно трудная жизнь, и поэтому он все понимал немного не как обычный ребенок.
Инга Арнольдовна явилась секунда в секунду. Не опоздала, даже несмотря на то что вчера уехала чуть не в двенадцать. Это было прекрасно, что она не опоздала, за все время службы она вообще не опоздала ни разу. Умение не опаздывать шло в Степановой шкале ценностей сразу за чувством юмора и непосредственно перед верностью Родине, но в это утро Степан не мог оценить его по достоинству. Его все раздражало.
— Надеюсь, что сегодня вы приедете раньше, чем вчера? — спросила она довольно язвительно, но не без сладости в голосе. — Мне не нравится ездить по ночам, даже в такси.
— Если сегодня никого не прикончат и не изнасилуют, то приеду раньше, — мрачно пообещал Степан, рассматривая ее ноги в джинсах, хотя этого вовсе не следовало бы делать. Ноги, с его точки зрения, были безупречны — длинные, в меру стройные, в меру обтянутые плотной джинсой, тонкие в щиколотках и обутые в блестящие лакированные ботинки с квадратными носами.
Черт бы ее побрал, что такое с ее обувью?!
Почему-то уже не в первый раз ее обувь действовала на Степана несколько… странным образом. Не в силах оторвать тяжелого взгляда от ее ног, он мрачно мечтал стащить с ее длинных ступней лакированные стильные ботинки, взять в ладонь тонкую щиколотку, провести рукой по гладкой коже — снизу вверх, потрогать каждый палец, непременно овальный, розовый и прохладный на ощупь, а ее гладкая кожа в его ручище покроется мурашками от удовольствия и щекотки…
Он заставил себя встряхнуться, как Иван после обливания, быстро налил себе еще кофе и спрятался за кружку.
Взбесился старый!
«Что еще за грезы в реконструктивный период?! Какие ноги, пальцы и щиколотки? Мало тебе Леночки, которая не называла тебя иначе, чем „жирная свинья“?! Разве ты не знаешь, что бывает, когда теряешь над собой контроль?! Разве ты не помнишь, как совсем недавно пытался найти в себе хоть что-то человеческое, а находил только свинскую, кабанью, свирепую похоть?! Ты не можешь управлять собой, ты не умеешь быть независимым, спокойным, чуть ироничным и уверенным в себе, как нормальный мужик твоего возраста и положения. Тебе не свойственны нормальные человеческие чувства, в этом все дело. Ты должен немедленно, сию же минуту подняться, уехать на работу и больше никогда не оставаться с ней наедине дольше, чем несколько минут, необходимых, чтобы отдать деньги за работу.
— Я должен ехать. — Одним глотком он допил кофе и поднялся, заняв сразу очень много места, хотя придуманная дизайнером объединенная кухня-гостиная в его квартире была просторной и очень удобной. Он сам был на редкость неудобным. По крайней мере, таким себя чувствовал. — Если какие-то срочные сообщения, звоните на мобильный, я постараюсь его не выключать. А лучше не звоните.
— Понятно, — сказала Инга Арнольдовна весело, — если у вас будут какие-то срочные сообщения, звоните нам на автоответчик. Мы постараемся его прослушать.
Он не хотел улыбаться. Он только что решил, что сию минуту должен бежать. Он отлично понимал, что опять, как одураченный тигр, послушно прыгает в кольцо.
И все-таки прыгнул.
— Почему вы не добавили — «лучше не звоните»?
— Это было бы невежливо, — ответила она невозмутимо. — Сегодня мы едем в планетарий, так что полдня нас не будет дома.
Господи, какой еще планетарий! Что она выдумывает, эта учительница!
— Не можем же мы каждый день с утра до ночи сидеть в квартире, — сказала она, заметив, как он поджал губы. — У нас разработана целая программа. Если у вас появится возможность выслушать нас, мы ее с удовольствием с вами согласуем.
— Да, пап! — закричал Иван откуда-то издалека. — Нам обязательно надо согласовать, потому что завтра мы собираемся в Парк Горького, там роллеры будут кататься в рампе! Это круто, пап! Помнишь, ты мне в прошлом году обещал, что мы поедем на соревнования?! Инга Арнольдовна сказала, что можно взять коньки и покататься! Не в рампе, конечно, а просто по дорожкам. И она сказала, что мы там будем обедать в шашлычной! — Его голосишко приблизился, и он сам выскочил из Степанова кабинета, оторвав отца от созерцания Инги Арнольдовны. Они оба, отец и учительница, повернулись и посмотрели на Ивана. Лица у них были странные, но Ивану некогда было разбираться, что такое произошло с их лицами, он хотел выложить как можно больше, торопясь и подгоняя себя. — Помнишь, мы в доме отдыха катались? А Инга Арнольдовна сказала, что она свои коньки тоже возьмет и научит меня прыгать. Представляешь, пап, она умеет прыгать на коньках, как по телевизору показывали!
— Прыгать? — переспросил Степан. Это слово наводило его на грустные мысли.
— Ну да! На коньках!
— Вы катаетесь на роликах?
— Да. Немножко. А что вас так изумляет?
— Меня изумляет то, что я уже пятнадцать минут назад должен был уехать, а вместо этого веду с вами какие-то глупые разговоры, — пробормотал он, внезапно приходя в сильное раздражение. — До вечера.
— До вечера, Павел Андреевич!
— Пока, пап!
Разноголосые, бодрые прощания прозвучали уже из-за двери. Он секунду помедлил, прежде чем захлопнуть дверь, и сунулся обратно, очень недовольный собой.
— Не называйте меня Павлом Андреевичем, — сердито сказал он удивленной Ингеборге, — меня так называют только уборщицы и налоговые инспектора. Называйте меня Степаном. Или Павлом. Лучше Степаном. Привычнее.
Выпалив все это ей в физиономию, он захлопнул дверь и скатился по лестнице. Настроение вдруг стало превосходным.
Просто беда с ним, с этим настроением. Скачет, как кенгуру в прерии.
Неожиданно засмеявшись над кенгуру и над собой, он покрутил головой в поисках своей машины и пошел, на ходу доставая брелок, отключающий сигнализацию. Иван маячил на балконе и неистово махал рукой, хотя Степан еще даже не сел в машину.