Близкие люди
Шрифт:
Он уже собирался уходить из офиса, когда секретарша доложила, что звонит его жена.
Вот черт возьми. Отвязаться от жены не было никакой возможности, хотя он очень старался. Однако посвящать секретаршу в тонкости собственной семейной жизни у Чернова не было никакого желания, поэтому трубку он взял.
— Вадик, — сказала жена у самого его уха, — Вадик, что же нам делать?
Чернов глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Валь, мы с тобой, по-моему, все уже сорок раз обсудили. Я оставляю тебе квартиру. И деньги буду давать. Но я больше не могу,
— Вадик, это ошибка! Ты делаешь ошибку! Ты не можешь просто так меня бросить, потому что все эти годы я любила тебя…
— Валя, Валя, — он говорил спокойно, потому что решение давно было принято, и он знал, что ничего не изменится, что бы жена ему ни сказала, — Валя, я не хочу начинать все сначала. И ты не заводись. Ты подумай спокойно. Ничего ты меня не любила, что ты выдумываешь? Даже когда замуж выходила и то не любила, хотя, говорят, в это время все друг друга любят.
— Любила! — закричала безутешная Валя, которую пытался бросить коварный муж. Господи, почему она была такая дура и не родила! Все маму боялась! Куда бы он сейчас делся, будь у нее ребенок!
Чернов покосился на дверь, как будто секретарша могла через стену расслышать Валины завывания в трубке.
— Валечка, тебе без меня намного проще будет. Со мной у тебя столько проблем всегда было!.. Я пиво пью. Курю еще. Со мной хоть изредка, но надо спать, — он усмехнулся, — а тебе, бедной, от всего этого плохо, противно, так ведь?
— Нет! Нет, не так! Ты ничего не понимаешь, Вадик! Я просто всегда хотела, чтобы у нас были совершенные, идеальные отношения, чтобы ты…
Почему-то эти «идеальные отношения» его взбесили.
— Какие еще идеальные отношения? — спросил он злобно. — Я не бог Аполлон, со мной не может быть никаких идеальных отношений! Валь, брось ты выдумывать, в конце-то концов! Или что там? Мамаша ругается? Ну скажи ей, что я квартиру и барахло с собой не заберу, будете жить как жили. И не звони ты мне больше, особенно на работу!
Он швырнул трубку и полез в карман проверить, выключен ли мобильный. Мобильный он не включал со дня смерти Петровича.
— Я в офис не вернусь, — сказал он секретарше, проходя через приемную. Потом подумал и добавил, зная, что все равно через несколько дней сотрудники все узнают:
— Если будет звонить жена, больше не соединяйте, хорошо?
— Хорошо, — пробормотала удивленная секретарша, — не буду.
И Чернов своими глазами увидел, что значит выражение «загорелись глаза». У секретарши они загорелись, как у кошки, попавшей ночью под свет автомобильных фар. Из них даже выражение исчезло, остался один боевой огонь искреннего и неподдельного любопытства, готового смести все препоны на пути к заветной цели получения необходимой информации.
Ну и ладно. Пошли они все на фиг! Ему нет до них никакого дела. Почему-то в «них» он объединил и жену, и секретаршу, приготовившись держать круговую оборону.
Ему нужно добраться до Саши и все у нее выяснить. Пока не поздно.
Он знал, где она живет, несколько раз подвозил ее до дома. но в квартире у нее никогда не был, поэтому
Он сто лет не был в таких подъездах и как-то даже забыл, какие они бывают.
Он хорошо зарабатывал — и уже довольно давно. Окружающий его мир был совсем иным, и он так привык к нему, что в какой-то момент перестал придавать ему значение.
Он жил в спокойном и тихом центре, у него была дорогая и надежная машина, в подъезде лежал ковер и стояли фикусы в кадках, соседи, не обремененные соседскими дрязгами на почве лопнувших труб и протекших батарей, были милы и приветливы, бессмертие Виктора Цоя в их доме, похоже, никого не волновало…
Когда пришел лифт, Чернов сначала опасливо и брезгливо заглянул внутрь — ничего хорошего внутри лифта не было — и только потом зашел. Пальцем посчитал кнопки, потому что никаких опознавательных знаков на них не было, нажал нужную, или ему показалось, что это нужная, лифт припадочно затрясся и повез его к Саше.
Во всем этом она живет.
Каждое утро она входит в этот гребаный трясущийся лифт, и смотрит на загаженные стены, и дышит запахом мочи и помойки, и достает свои газеты из ящика, покосившегося так, как будто на нем кто-то специально долго висел, а вечером возвращается обратно, и это, наверное, еще хуже, потому что вечером горит тусклое электричество или не горит вовсе, и от этого только страшнее.
Вадим Чернов знал за собой эту черту — желание защищать сирых и слабых. Его жена Валя десять лет виртуозно ею пользовалась. Он знал, что это ужасно глупо, но прямо тут, в лифте, решил совершенно твердо, что Сашу отсюда заберет.
Куда?.. Зачем?.. И с чего вообще он взял, что она согласится не то что куда-то с ним ехать, но даже разговаривать?!
Почему она должна что-то ему объяснять, в чем-то разубеждать, делить с ним какие-то немыслимые фантазии?!
Лифт дернулся в последний раз и затих. Оставалось надеяться, что трупное окоченение постигло его на нужном Чернову этаже.
Он шагнул на площадку — здесь было почище, чем внизу, очевидно, в силу удаленности от входной двери, и стал по часовой стрелке считать номера квартир. По его подсчетам выходило, что ему нужна крайняя дверь справа.
Он некоторое время постоял перед черной дерматиновой дверью, стараясь справиться с волнением. Оказывается, он очень волновался. Даже не просто волновался, а весь, от горла до ботинок, как будто завязался в узел от страха.
А, черт побери!.. Будь что будет!
Он вытер о джинсы мокрые руки и решительно позвонил Дерматиновая дверь открылась, и за дверью оказался молодой мужик в майке и тренировочных штанах, вытянутых на коленях, — вид исключительно домашний и даже некоторым образом умиротворенный. Чернов от изумления отступил на шаг.