Близкие люди
Шрифт:
Ножки-дощечки, обутые в двухсотдолларовые коньки, проделали замысловатый пируэт, и, стараясь делать все правильно, Иван покатил по аллее. Худая мокрая спина и несуразно длинные руки, которыми он беспорядочно махал, выражали щенячий восторг.
Ингеборга тоже хлебнула воды из бутылки и засунула ее обратно в карман рюкзака.
Господи, какой скотиной должна быть женщина, которой хватило духу его бросить! Ну ладно мужа — муж действительно не подарок, — но такого мальчишку!
Ингеборга решительно заправила под кепку выбившуюся прядь волос, поднялась с лавочки и подхватила
Иван выехал из-за поворота — лицо сосредоточенное, губы сжаты, — с некоторым усилием выровнял ноги и стал разгоняться. И все-таки не удержался, глянул — наблюдает она за ним или нет — и, увидев что наблюдает, улыбнулся короткой победной улыбкой.
Ингеборга шмыгнула носом и помахала ему рукой, хотя он уже смотрел под ноги, а не на нее.
— Здрасьте, — сердито сказал кто-то у нее за спиной, — я вас еле нашел.
От неожиданности она повернулась как-то на редкость неловко, коньки, поехали у нее из-под ног, и, чтобы не упасть, она со всего маху плюхнулась задом на лавочку. Пластмассовая бутылка в рюкзаке издала подозрительно неприличный звук.
Павел Андреевич посмотрел, как показалось Ингеборге, с недоумением.
— Папа?!! — издали заорал Иван. — Папа, это ты?!!
— Нет, — сказал папа, — это не я. А это не ты?
— Папа!!! Папочка!!!
Раскинув руки, Иван подлетел, прыгнул, повис, беспорядочно тычась лицом куда попало. Коньки лупили по скамейке, сияли кривоватые передние зубы, и распластанная на лавочке Ингеборга вдруг подумала, что знает теперь, как выглядит беспредельное, полное, вселенское счастье.
— Папочка, откуда ты приехал?! Как ты нас нашел?! А мы даже не знали, что ты собираешься приехать! Папка!!! Слушай, а ты обратно когда уедешь?
— Завтра утром, — сказал отец и сел вместе с Иваном на скамейку, рядом с Ингеборгой, — у меня… свободное время оказалось.
— Утром? — не поверил Иван и, отстранившись, посмотрел отцу в лицо. Но по его лицу тоже было похоже, что он говорит правду, — ты будешь с нами кататься?
— Я посмотрю, как вы катаетесь, — пообещал отец.
— Меня Инга Арнольдовна весь день учит! Инга Арнольдовна, можно я проедусь, ну, специально для папы, а? Один раз только! А потом обедать. Можно?
Ингеборга кивнула, и, поминутно оглядываясь, Иван покатил по аллее.
— Не смотрите на меня с таким изумлением, — попросил Степан мрачно, — вы меня нервируете.
Иван опять оглянулся, и Степан махнул ему рукой.
— У нас… несчастье. Умер мой прораб, Петрович. Я с ним хрен знает сколько лет работал.
— Как умер? Когда?
— Сегодня ночью. Прямо в Сафоново, где мы вчера водку пили. То ли от водки, то ли от сердца, то ли неизвестно от чего…
— Как неизвестно? — повторила Ингеборга растерянно. — Почему неизвестно?
— Потому что странные дела у меня на объекте творятся, Инга Арнольдовна, — ответил Степан, — ну то есть очень странные…
— Пап! — крикнул Иван. — Ну как?!
— Высший, класс! — прокричал в ответ Степан. — Это вы его научили?
Ингеборга молча кивнула, рассматривая его.
После вчерашнего,
Или это не после вчерашнего? Это, пожалуй, что-то похуже, чем банальный похмельный синдром. Неужели так убивается по своему прорабу?!
— Я довел все дела до логической точки и уехал, — зачем-то объяснил Степан. — Продолжать буду завтра. Сегодня у меня сил нет.
Он вдруг наклонился вперед и взялся руками за голову.
— Нет у меня сил, — повторил он глухо, — все кончились.
Тотчас же ему стало противно, что он устраивает такое представление перед училкой, он разогнулся и посмотрел злобно. Однако училка смотрела на него участливо, без заполошного любопытства и укротительского азарта.
Все они поначалу прикидываются сочувствующими и понимающими, а потом находят самое больное место и начинают за него кусать. И кусают до тех пор, пока боль не пожирает все остальные чувства. Тогда они на некоторое время останавливаются и с живым интересом ждут, что будет дальше. И по силе агонии безошибочно определяют, что это — уже конец или еще возможно продолжение…
— Вы можете ехать, — сказал Степан, спохватившись, — я весь вечер пробуду дома, и вам, наверное, нужно хоть раз в неделю приехать раньше двенадцати.
— Нужно, — согласилась Ингеборга. — Спасибо, что предложили, Павел Андреевич, но у нас с Иваном вполне определенные планы на день, и я не могу их ни с того ни с сего менять. Он меня не поймет.
Степан быстро и хмуро взглянул на нее. Она кивнула.
— Он и так всего боится, — продолжила она негромко, — телефона, звонка в дверь, возвращения Клары, грохота мусорки, вашего неудовольствия и так далее. Он должен знать, что есть вещи, которые не могут измениться ни при каких обстоятельствах.
— Например, обед с вами, — подхватил Степан язвительно.
— Да хоть бы и обед. Что в этом плохого?
— Плохого ничего, но обед явно не попадает в категорию вечных ценностей.
— Речь не идет о вечных ценностях, Павел Андреевич. Речь идет о том, что у ребенка расшатаны нервы, и мы должны приложить максимум усилий для того, чтобы привести их в порядок.
— Что вы выдумываете?! Вы-то уж точно ничего не должны! Тем более моему ребенку! Почему вы мне всякий раз указываете, что я чуть ли не довел своего сына до психбольницы, а вы просто ангел небесный, который должен его спасти от тирана и самодура, то есть от меня?!
— Если бы я считала вас тираном, Павел Андреевич, я бы обратилась в милицию!
— Да не называйте вы меня Павлом Андреевичем, сколько раз можно повторять?! Мне это совсем не нравится! И не ставьте на нас никаких педагогических экспериментов, мы не крысы и не обезьяны!..
— Папа?
Они моментально перестали орать друг на друга и уставились на Ивана, который подъехал к лавочке, в отчаянии содрал с головы кепку «Рибок» и уже готов был зарыдать.
— Вот видите, — прошипел Степан, — что вы наделали, черт бы вас взял совсем!