Блокада. Книга 5
Шрифт:
— Большие потери… — вздохнул Жданов. — А из Осиновца ничего не слышно?
— Никак нет.
Жданов выдержал паузу и сказал:
— У меня к вам, Дмитрий Николаевич, вот еще какое дело. Кондитерской фабрике срочно нужна воздуходувка.
— Что такое? — переспросил Гусев, не понимая, при чем тут он.
— Нужна, говорю, воз-ду-хо-дувка! — повторил по слогам Жданов. — Ну нечто вроде компрессора. Машина для нагнетания воздуха под давлением.
— У нас таких машин нет, Андрей Александрович.
— Она
— А-а, — облегченно произнес Гусев, — так я сейчас дам команду Бычевскому.
— Бычевский в данном случае не поможет, — возразил Жданов. — Машина находится на той стороне Невы, на «пятачке», в районе Восьмой ГЭС. Где-то между нашими и немецкими позициями. Надо направить туда группу разведчиков, разыскать эту воздуходувку и перебросить ее в город. Вам понятно?
— Так точно. Но как разведчики опознают воздуходувку?
— С ними пойдет инженер фабрики. Он может прибыть в Дубровку завтра же.
— Ясно, Андрей Александрович. Тогда я прикажу генералу Конькову…
— Вот, вот. Именно ему. Спасибо, Дмитрий Николаевич. У меня все.
Жданов и сам не представлял себе, как выглядит эта машина. Знал только одно: она необходима фабрике, которой поручено освоить выпуск пищевых заменителей. А все, что касалось продовольствия, было для Ленинграда вопросом первостепенной важности. И еще он знал, что попытка отыскать нужную машину где-то под носом у немцев может стоить жизни инженеру кондитерской фабрики и кому-то из бойцов, кому-то из командиров-разведчиков. Но иного выхода не было…
В половине второго ночи Жданов решил прилечь, предварительно распорядившись, чтобы его немедленно разбудили, если позвонит Лагунов.
На тумбочке возле кровати, рядом с телефоном, стоял будильник. Жданов завел его на половину третьего, расстегнул воротник серой, «сталинского» покроя куртки — военную форму он не надевал ни разу — и откинулся на подушку. Заснул он сразу, только сон был каким-то поверхностным — понеслись каруселью обрывки дневных забот: трасса… Лагунов… полковые пушки… минометы… дрожжи… воздуходувка…
— Что будем делать, Леонид Николаевич? — услышал Соколов тихий голос Смирнова.
— Не знаю, — пожал плечами Соколов. — Попробую пройти метров двести на север. А вы все пока стойте здесь, на месте.
И он решительно зашагал налево, вдоль полыньи, в надежде, что невидимый ее край все же обнаружится. Однако чем больше Соколов удалялся от того места, где оставил Смирнова, Кушелева и проводника, тем шире становилась полынья. Значит, идти на север не имело смысла.
Он повернул назад.
— Ну как? — едва завидя возвращающегося Соколова, крикнул Смирнов.
Соколов
— Кушелев, беги за комиссаром. Надо посоветоваться.
— Комиссар воду не заговорит, — мрачно ухмыльнулся проводник. — Она агитации не поддается.
— Вы, кажется, радуетесь, что дальше нельзя пройти? — возмутился Соколов.
— Радоваться тут нечему. А только я предупреждал…
— На кой же черт пошел с нами, если был так уверен, что не пройдем?
— А у меня, командир, в Питере внучка махонькая живет. Не слыхал? Впрочем, что тебе с того…
В самом факте, что у рыбака есть внучка и что живет она в Ленинграде, не было ничего необычного. Необычен был тон, каким произнес эти слова флегматичный рыбак. На этот раз в голосе его не было безразличия, а звучали одновременно и обида и вызов.
— Сколько же внучке лет? — примирительно спросил Соколов, несколько озадаченный такой моментальной переменой в поведении человека.
— Восьмой пошел, — глядя на лед, ответил проводник.
— А… родители есть? — продолжал расспрашивать Соколов, теперь уже главным образом для того, чтобы как-то скоротать время до прихода Брука.
— Ро-дители! — с сарказмом повторил старик. — Родитель ее в ополчение ушел с Ижорского, и с тех пор ни слуху ни духу.
— А мать?
— На Ижорском заместо мужа вкалывает. А девочка день-деньской одна. С моей рыбы только и живет. Наловлю, заморожу — и с оказией в Питер. Есть еще добрые люди, доставляют, не сожрав по дороге… — Старик помолчал и невпопад выпалил: — За то время, что с вами по льду гуляю, я знаешь сколько рыбы наловил бы!
Эта последняя его фраза вновь пробудила у Соколова чувство безотчетной неприязни к проводнику.
— Нытик ты, дед, — сказал он, поморщившись, и отвернулся, услышав издали громкий голос комиссара.
— Что случилось, Леонид Николаевич? — кричал тот.
Соколов выждал, пока Брук приблизится, и ответил совсем тихо:
— Не видишь, что ли? Вода.
Брук хотел что-то сказать, но тут раздался гул, похожий на раскат далекого грома. Все растерянно переглянулись, стараясь определить источник этого пугающего гула, постепенно переходящего в скрежет, точно огромные жернова давили и крошили что-то.
— В сторону, в сторону давайте! — услышали все повелительный голос проводника и увидели, как он, до сих пор стоявший в стороне, подобрав полы тулупа, устремился к Соколову и Бруку.
Через мгновение там, где только что стоял проводник, возникла извилистая, зигзагообразная трещина. Она начиналась у самого края полыньи и, уходя на запад, скрывалась где-то в тумане.
— Кушелев! — крикнул Соколов. — Бегом к Дмитриеву! Передай приказание: всем взять в руки веревку и двигаться, держась за нее.