Блокада. Книга 5
Шрифт:
— Что это? — спросил Валицкий свою спутницу.
— Не знаю, — ответила она, пожимая плечами, и добавила: — Сейчас мы зайдем к Бабушкину. Я познакомлю вас.
— Нас не надо знакомить, — сказал Валицкий, недоумевая, почему Бабушкин не сказал ей, что был вчера у него. «Впрочем, — подумал он, — очевидно, эта сотрудница не имеет никакого отношения к моему выступлению».
Провожатая между тем сделала несколько шагов по коридору и открыла одну из дверей. Рыдания стали слышны отчетливее.
Валицкий медленно приблизился к двери, не
То, что он увидел, потрясло его. В маленькой комнате у письменного стола, низко опустив голову, рыдал человек в ватнике. Склонившись над ним и положив руки на его вздрагивающие плечи, стоял Бабушкин, а рядом — та женщина, с которой Федор Васильевич только что поднимался по лестнице. Она беспрестанно повторяла один и тот же вопрос:
— Лазарь, что с тобой?
Бабушкин заметил стоявшего в дверях Валицкого и нарочито громко, так, чтобы плачущий понял, что в комнату вошел посторонний, сказал:
— Здравствуйте, Федор Васильевич. Спасибо, что пришли!
Рыдания смолкли. Человек, сидевший у стола, поднял голову. Он был молод, худ, как все ленинградцы, и небрит. Увидев Валицкого, встал и быстро вышел из комнаты.
— Вы написали свое выступление? — смущенно и вместе с тем подчеркнуто деловито, словно ничего не случилось, спросил Бабушкин.
— Да, да, — растерянно ответил Валицкий.
Плачущего навзрыд мужчину он видел впервые.
Бабушкин понял его состояние и, не глядя ему в глаза, сказал:
— Это Маграчев. Один из лучших наших репортеров.
— Что у него случилось? Погиб кто-нибудь из близких? — спросил Валицкий.
— Пока еще нет, но похоже, что дело идет к тому, — грустно ответил Бабушкин и, помолчав, пояснил: — Поехал он по заданию комитета в воинскую часть. На неделю. Сегодня вернулся домой, а мать, отец и все домашние — при смерти. Оказывается, несколько дней назад отец пошел в булочную и… потерял карточки. На всю семью!..
Провожатая Валицкого воскликнула при этом почти с гневом:
— Почему же никто из них не дал знать нам?! Неужто мы не помогли бы?!
Бабушкин молча пожал плечами. Женщина вышла из комнаты…
Валицкий хорошо понимал трагедию Маграчева. Карточки в Ленинграде не восстанавливались ни при каких обстоятельствах. А до конца месяца — Федор Васильевич быстро прикинул это в уме — оставалось еще больше двух недель. Значит, вся семья этого молодого человека медленно будет умирать на его глазах…
— Да, это беда, — тихо сказал Валицкий.
— Блокада, — так же тихо и в то же время со злобой добавил Бабушкин.
Потом он сел за письменный стол, закинул ногу на ногу, упираясь коленом в край столешницы, и спросил совсем деловым тоном:
— Принесли свое выступление?
— Конечно, конечно, — торопливо ответил Валицкий и вытащил из внутреннего кармана ватника несколько сложенных
Бабушкин взял эти листки, вынул из кармана карандаш и углубился в чтение. Но тут раскрылась дверь, и в комнате опять появилась знакомая Валицкому молодая женщина. Она подошла к столу, положила перед Бабушкиным продуктовую карточку и сказала:
— Передай ему.
Бабушкин взглянул на этот коричневый клочок бумаги, и лицо его побледнело.
— Ты… ты что, Оля?! — испуганно-недоуменно воскликнул он.
— Передай! — повторила женщина и, так же быстро, как появилась, ушла, захлопнув за собой дверь.
— Неужели ей удалось достать? — с изумлением и радостью спросил Валицкий.
— Ей ничего не удалось достать, — ответил Бабушкин. — Она отдает ему свою карточку.
— А как же будет жить сама?!
Бабушкин бросил на стол листки, исписанные Валицким, и стал быстро ходить по комнате из угла в угол. Потом внезапно остановился перед Федором Васильевичем.
— Вы спрашиваете, как она будет жить? А как живет наш диктор Мелонед, которого вы, наверное, не раз слышали по радио? Третьего дня мы задержали передачу последних известий на целых полчаса, потому что он был не в силах подняться из бомбоубежища в студию, упал на третьем этаже. А как живут наши оркестранты, которые получают карточку служащего? Вы знаете, что такое работа «духовика»? Это же тяжелый физический труд! Вы знаете, что мы двое суток прятали в подвале нашу голодающую машинистку, которую оформили диктором на месяц, чтобы хоть немного подкормить?
— Почему… прятали? — спросил Валицкий, подавленный этим потоком фактов.
— Потому что она заика! — выкрикнул Бабушкин. — А нас два раза в неделю проверяет специальная комиссия. Следят, нет ли злоупотреблений карточками.
— Ну… а как же все-таки будет жить теперь эта… Оля? — вернулся к прежнему Валицкий.
— Берггольц? — переспросил Бабушкин и продолжал уже спокойнее: — Ну как, как?.. Ребята выезжают по заданиям в воинские части, там питание получше, бойцы накормят, корок, сухарей в мешок насуют. Все это идет в наш общий котел… Вот так. С голоду умереть не дадим. Одного человека до конца месяца все вместе кое-как прокормим. А у Маграчева — семья… Однако надо еще заставить его взять эту карточку.
Бабушкин умолк, но тут же, словно очнувшись, извинился:
— Простите… Займемся делом.
Он опять сел за стол, снова закинул ногу на ногу, взял в руки листки, принесенные Федором Васильевичем. А тот следил за ним вроде бы сосредоточенным взглядом, но думал о другом: «Значит, это и есть Ольга Берггольц? А я, старый дурак, принял ее за курьершу… Вчера она читала стихи о том желанном времени, когда люди будут есть темно-золотистый ржаной хлеб и пить румяное вино, а сегодня вот отдала то единственное; что обеспечивает сейчас человеку жизнь, — свою продовольственную карточку… Боже, в каком ужасном, жестоком и вместе с тем добром мире мы живем сейчас…»