Блокада. Запах смерти
Шрифт:
– Что с Петраковым? Он жив?
– Да что с ним может случиться, когда я рядом? – усмехнулся Зарецкий.
– Этого в камеру, – кивнул на Нецецкого Солудев, а потом перевел взгляд на Федулю. – Ну а этого в больничку под усиленную охрану.
– А я могу быть свободным, – юморнул Цыган, напомнив капитану о себе.
– Спасибо, гражданин Зарецкий, – протянул ему руку Солудев. – За Петракова, не за этих гнид.
– Принимаю благодарность, но как раз за этих гнид, – пожал руку капитана Цыган. И, заметив недоуменные лица милиционеров, скомандовал: – Конвой, в личную камеру меня, пожалуйста, отведите.
– Что
– С моей все нормально, а вот с его, боюсь, не совсем, – указав рукой на начинающего приходить в себя Петракова, усмехнулся Цыган.
В начале февраля Петракова вызвал к себе заместитель начальника управления НКВД. В кабинете майор, к своему удивлению, увидел практически весь офицерский состав отдела по борьбе с бандитизмом во главе с майором Солудевым, других офицеров уголовного розыска и ОБХСС.
– Поздравляю, Алексей Матвеевич! – с торжественным видом заговорил Огурцов. – На меня возложена приятная обязанность вручить вам орден Красной Звезды – за самоотверженные действия и проявленную доблесть в операции по уничтожению немецкой десантной группы в районе Волковой деревни.
Петраков, растерянный и приятно удивленный, стал принимать поздравления коллег. Затем сослуживцы стали расходиться, а его и Солудева Огурцов попросил задержаться. Когда последний сотрудник покинул кабинет, он достал из ящика стола солдатскую флягу.
– Солудев, ну-ка подай стаканчики, – кивнул он в сторону графина с водой. – Надо же обмыть награду.
Опустив орден в наполненный водкой стакан, Петраков чокнулся с товарищами.
– Чтобы не последний! – произнес Огурцов и опрокинул спиртное в рот. Закусив бутербродом с сыром, улыбнулся: – Ты, Петраков, скоро легендой управления станешь. Особенно после ликвидации банды Нецецкого.
– Один я бы ничего не сделал, – смутился Петраков. – Заслуга всего коллектива.
– Комиссар тоже просил тебя поздравить – продолжил Огурцов. – Даже могу сказать больше: он подал представление о твоем награждении за последнюю операцию. И о твоем, Солудев, тоже.
– Да я чего? – смутился обрадованный Виктор. – Мне и так внеочередное звание присвоили. Вся заслуга Алексея и…
– Зарецкого, – закончил за него Петраков.
– Блатного мы тоже наградим, – кивнул Огурцов. – Скоро получит свою десятку и поедет в лагеря трудиться на нашу победу.
– Жаль, что парень уголовник, – высказал свою симпатию Солудев, – нам бы таких в розыск отчаянных.
– Но-но! – поднял палец Огурцов. – Ты, майор, кажется, уже лишку хватил, давай сюда водку.
Виктор сконфуженно передал ему флягу.
– Он, правда, подал прошение на имя комиссара, чтобы ему судимость заменили отправкой на фронт, – сообщил новость про Цыгана начальник. – Но данный вопрос не в компетенции старика, его может решить только Верховный суд, да и то после вынесения приговора.
– А я хорошо знаю председателя военного трибунала Ленинградского фронта, – вспомнил о своем знакомстве с военным юристом Солудев. – Может, его попросить, чтобы походатайствовал? Дадим парню шанс?
– Шанс погибнуть? – пожал плечами Огурцов. – А ты что думаешь, Петраков?
– Я бы не хотел его больше в своей жизни видеть, – мрачно ответил Алексей.
– Тогда на фронт, – засмеялся
Возвращаясь домой, Алексей Матвеевич Петраков внутренне сжался, почти привычно готовясь встретить взгляд своей дочери, в глазах которой всегда стоял один и тот же немой вопрос. Он всегда отвечал на него таким же красноречивым взглядом.
«Ничего, смирится. Пройдет год, два, три, и ее ошибочный роман с вором забудется, да и сам Цыган наверняка сгинет в системе ГУЛАГа», – уверенно подумал майор.
Но он ошибся.
Часть вторая
Запах жизни
Последний зимний месяц хозяйничал в осажденном Ленинграде с особой жестокостью. Несмотря на стограммовую прибавку по хлебным карточкам, истощенное голодом население уже не могло оправиться, и трупов становилось все больше. Их везли отовсюду, на всем, что можно. Завернутые в простыни тела на детских саночках, в корытах для стирки белья, на телегах и в грузовых машинах, в кузова которых полуголые тела покойников были закинуты вповалку, словно дрова. Люди, стоя в очередях, говорили о многочисленных случаях кражи продуктовых и хлебных карточек у женщин, и в особенности у малолетних, посланных матерями в булочную или в магазин. Воровали из карманов и сумочек или просто вырывали из рук, причем часто часть оборванных карточек оставалась у жертвы. Обсуждая это, граждане автоматически шарили руками, проверяя целостность своих продуктовых документов. Ленинградцы стали открыто и без былого стеснения говорить и о случаях бандитизма и людоедства, чего раньше себе не позволяли, боясь ареста за распространение «клеветнических» слухов. Население устало жить в холодном, ледяном городе, и всем хотелось скорейшего наступления весны, в надежде на то, что замерзший Ленинград оживет. Правда, некоторые высказывали опасение, что с наступлением теплых дней, когда начнется таяние огромной массы неубранного и невывезенного снега и всех вылитых во дворы нечистот и помоев, возможны вспышки всевозможных эпидемий.
Привыкшие ко многим лишениям, блокадники тяжело переживали перебои радиотрансляции. Ведь тогда невозможно было своевременно узнавать об авианалетах. Газеты стали выходить с большими опозданиями, а почта прекратила доставлять их по адресам. Теперь жители ходили на почту лично или поручали кому-нибудь из жильцов дома в порядке трудовой повинности. Больше всего разговоров велось о продовольственной ситуации, от которой жизнь блокадников зависела намного сильнее. Наконец-то хлеб в булочных появлялся повсеместно и без очередей, что вселяло в истощенных людей немного уверенности в завтрашнем дне. Особо радовало, что хлеб стал хорошего качества.
Пятнадцатого февраля 1942 года, в воскресенье, в городе выдался на редкость теплый день. Валенкам, не снимавшимся всю зиму, срочно потребовались галоши, и население поспешило на рынок. Этим воспользовались спекулянты, прося в обмен за резиновые изделия необоснованно много продуктов. Из-за проблем с водоснабжением и ввиду массовых желудочных заболеваний, чтобы люди не черпали воду где попало, власти города распорядились установить на уличных колодцах краны и назначили дежурных, следивших за порядком в очередях. В этих местах вода хлестала в подставляемые горожанами ведра, а также бежала ручьями, разливаясь большими лужами.