Блокада. Запах смерти

Сухаренко Алексей Иванович

– У нас на балансе нет никакого овощехранилища в Волковой деревне, – более чем уверенно заявила бухгалтер.

– Тогда мне нужно переговорить с Афанасием Игнатьевичем, – обрадовался работник милиции, чувствуя, что нащупал какую-то ниточку.

Бухгалтерша, пожав плечами, пошла выяснять, свободен ли ее начальник, и через пять минут заявила, что Сосков освободится не раньше, чем через полчаса.

– Ничего страшного, подожду, – кивнул Петраков, хотя ему не терпелось выяснить ведомственную принадлежность овощехранилища, его содержимое и, главное, то, почему охранник упомянул Соскова словно своего начальника.

Прошло

полчаса. Алексей Петраков подошел к кабинету Соскова и, постучавшись, попытался открыть дверь. Та была заперта.

– Он недавно отъехал вместе с руководителем проверки, – пояснил проходивший мимо инспектор пожарной охраны.

«Ладно, все равно от меня не отвертится», – разозленно подумал Петраков.

Так и не дождавшись Соскова, Петраков по приезде в управление попросился на прием к Огурцову. Профессиональная интуиция подсказывала капитану милиции, что в овощехранилище вполне могли находиться какие-либо материальные ценности, в том числе и якобы уничтоженные фашистскими бомбами. Поэтому, помня слова начальника об осторожности с исполкомовским продуктовым резервом, он решил подстраховаться, поделившись со старшим майором своими подозрениями. Заместитель начальника управления НКВД выглядел уставшим и осунувшимся.

Петраков не спеша начал докладывать об убийстве девушки и ее приятеле Иване, который замешан в краже у известного певца, об обнаруженных в Волковой деревне вещах с квартиры Христофорова, а затем о следах, приведших к охраняемому овощехранилищу, каким-то образом оказавшемуся связанным с продуктовым резервом и фамилией начальника сгоревших Бадаевских складов. Глаза Огурцова загорелись, и он даже одобрительно хлопнул по столу. Но неожиданно лицо его опять стало усталым.

– Значит, говоришь, Соскова не успел опросить?

– Да. Обещал через полчаса освободиться, а затем вдруг куда-то уехал вместе с Брюжаловым, председателем комиссии, – пояснил капитан.

– А Сосков знал, чем ты интересуешься?

– Думаю, бухгалтерша могла ему об этом сказать.

– Еще утром? – уточнил Огурцов.

– Одиннадцати часов не было.

– Так, так… – прикидывал что-то в уме Огурцов. – Кроме тебя об овощехранилище кто-нибудь знает?

– Ребята из группы Солудева, они же со мной на обыске в Волковой деревне были, – кивнул Петраков. – Но о том, что там всплыла фамилия Соскова, кроме меня и вас, никому не известно.

– Что ж, уже лучше, – облегченно вздохнул Огурцов.

– Не понял. – Алексея удивила реакция старшего майора госбезопасности.

– Эх, капитан, капитан… – снова вздохнул Огурцов, – хороший ты спец, но начисто лишен политического чутья.

– Да нет тут никакой политики, – не выдержал Петраков, – банальная уголовщина.

– Уголовщина, говоришь? – усмехнулся начальник. – А вот этот приказ об откомандировании трех сотрудников, тебя в том числе, в комендантский истребительный батальон прочесть не хочешь?

Огурцов протянул Петракову приказ за подписью комиссара госбезопасности 3-го ранга начальника Управления НКВД, в котором значилось, что для борьбы с немецкими диверсионными группами он и еще два офицера откомандированы в качестве командиров контрдиверсионных групп, с прибытием к новому месту службы в течение суток и постановкой на довольствие согласно штатному расписанию.

– Списки

откомандированных утверждались три дня назад и тебя в них не было, а час назад принесли приказ, и твое имя в нем появилось, – с явным сожалением пояснил начальник.

– Ну, может, это никак не связано… – начал было капитан.

– Я позвонил комиссару, – прервал его Огурцов, – сообщил, что ты мне нужен на расследовании ряда тяжких преступлений. И знаешь, что наш старик сказал? Что ты проявляешь ненужное служебное рвение, которым сбиваешь комиссию с целей и задач, которые перед ней поставил горкомпартии.

– Таково его мнение? – огорчился Петраков.

– Хоть я и не должен тебе говорить, да ладно… – досадливо качнул седой головой старший майор. – Ему позвонили именно из городского комитета партии, и специально в отношении тебя была рекомендация о срочной отправке на фронт.

– На фронт? – еще больше удивился Петраков.

– Вот поэтому комиссар и включил тебя в приказ, чтобы как-то улеглось все и потом можно было опять задействовать тебя в управлении. Старик-то наш хоть и осторожен, да лучшие кадры разбазаривать не спешит. А ты говоришь, политики нет, – усмехнулся Огурцов.

– По поводу моего нового назначения понятно. А как же с этим делом быть, с нашими подозрениями о возможном воровстве с Бадаевских складов?

– Без санкции Москвы ничего предпринимать не будем. Комиссар разрешил отправить донесение напрямую Лаврентию Павловичу Берии.

– Так, может, я сам проверку на хранилище проведу? – предложил Алексей. – Один черт, дальше линии фронта не отправят.

– Ты, Петраков, не на гражданской, тут тебе не шашкой махать. Есть места и пострашней фронта, не забывай! – неожиданно рассердился Огурцов. – Ты и о других немного думай, хотя бы столько, сколько они о тебе думают.

Петраков понял, что Огурцов на его стороне, только не может показать это открыто.

– Алексей, ты давай, береги себя там, – словно извиняясь за недавний жесткий тон, доброжелательно закончил разговор начальник. – Даст бог, еще разберем все по полочкам.

На Кузнечном рынке в последнее время было многолюдно – после того как норма выдачи хлеба 11 сентября была урезана до 250 граммов на иждивенца. В категорию иждивенца попадали различные круги населения. Основную массу составляли беженцы из районов боевых действий, которые зарегистрировались в городе, но не нашли работу. Их, как правило, чаще всего использовали на рытье оборонных сооружений. Кроме того, к иждивенцам относились коренные ленинградцы, находящиеся на пенсии, а проще говоря, старики. Многочисленной группой иждивенцев были подростки от двенадцати лет, а также иные нетрудоспособные и инвалиды. Продовольственные нормы для них были самые маленькие, и они были лишены возможности питаться в ведомственных и заводских столовых, чей скудный рацион все равно являлся существенным продовольственным пособием в осажденном городе. Неудивительно, что основная масса толпы на рынке состояла из этой, самой изголодавшейся, части жителей Ленинграда, которые выживали за счет обмена вещей на продукты. Звуки фронтовой канонады ощущались все явственней, доносясь практически во все уголки города, но особенно сильно громыхало со стороны Пулкова и Финского залива. Кольцо сжималось все плотнее.