Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.
Шрифт:
И делали все, чтобы облегчить жизнь сирот. Собирали подарки, белье и одежду, обувь и посуду [1394] , создавали детские дома на фабриках и заводах [1395] . Помощь сиротам становилась делом сотен людей, в том числе и тех, чье положение было иным, кто не видел такой бездны горя. При этом взывали к лучшим чувствам людей и их состраданию, напоминали им о человеческом долге – и это не проходило бесследно. Это было не только спасение детей — это было и восстановление цивилизованности в нецивилизованных условиях. Целый каскад разнообразных чувств – скорбь, любование малышами, гордость, сочувствие, желание помочь – позволял противостоять безразличию, жестокости, цинизму.
1394
Дзенискевич А. Р., Ковальчук В. М., Соболев Г. Л., Цамутали А. И., Шишкин В. А. Непокоренный Ленинград. С. 118.
1395
См. воспоминания рабочего фабрики «Большевичка» А. Т. Пименова: «В январе 1942 года по указанию районных организаций фабрикой был открыт детский дом, где было помещено 75 детей сирот… Фабрика организовала этот детский дом своими силами… Работницы сами чинили сапоги для детей из остатков шинельного сукна» (Стенограмма сообщения А. Т. Пименова. 4 марта 1943: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 307. Л. 8).
И возмущение людей при виде безобразий, творившихся в детских домах – тоже след еще не утраченной человечности. Помещение сирот и безнадзорных детей в детский дом не всегда являлось таким легким и отмеченным всеобщим сочувствием делом, как о том можно прочесть в некоторых публикациях о блокаде. По прошествии десятков лет спасенные в детских домах люди были склонны многое идеализировать, и это понятно. Когда читаешь их признания о том, как сытно их накормили в первый раз в детском доме, этому веришь, зная, что им пришлось пережить [1396] . Роль детдомов и ДПР в спасении детей трудно переоценить, но было и такое, о чем нельзя умалчивать. До января 1942 г. в детские дома старались брать только детей до 14 лет. Этот порядок, установленный еще до войны, имел, конечно, оправдание. Во время блокады он выглядел предельно абсурдным. В соответствии с теми же порядками требовалось передать ребенка в детский дом вымытым и в вычищенной одежде [1397] . В обычное время против этого вряд ли можно было возражать. Но зимой 1941/42 гг. отопления почти нигде не было, и многие прокоптились дочерна, стараясь не отходить от печек — «буржуек». Дров не хватало даже для приготовления пищи, температура в квартирах составляла несколько градусов тепла, бани работали редко – не мыть же обессилевшего, истощенного ребенка в морозной стуже в корыте с ледяной водой.
1396
См., например, воспоминания 3. Аршакуни о жизни в детдоме после того, как умерла от дистрофии его мать (Разумовский Л. Дети блокады. С. 57).
1397
Информационная сводка оргинструкторского отдела Ленинградского горкома ВКП(б) А. А. Жданову // Ленинград в осаде. С. 414.
Это безразличие к судьбам несчастных детей, боязнь ответственности, нежелание, несмотря ни на что, переступать бюрократические инструкции, страх лишиться «хлебных» мест работы (а многие детдома и были таковыми) отчетливо выявились в описанном Л. Ратнером эпизоде приема его в детдом. Он был крайне изможден, еле передвигался и, казалось, должен был умереть через несколько часов. Заведующая детдомом приказала его не принимать – тем самым и не «испортили» бы оптимистическую статистику выживаемости здесь детей. Ждали, когда он, лежавший на диване, умрет, ждали час, другой – а мальчик не умирал. Так и оставили его на диване, уходя домой – разумеется, происходило это без свидетелей, умиравшего ребенка не стеснялись. Через несколько часов его все же накормили и повели к другим детям – видимо, страх ответственности за смерть мальчика пересилил страх наказания за нарушение «благополучной» статистики. И согласившись принять его, продолжали заботиться о все той же статистике выживаемости. «Первые дни я, по-видимому, был самым истощенным в детдоме, потому что один раз за обедом только мне принесли рюмку кагора», – вспоминал Л. Ратнер [1398] .
1398
Ратнер Л. Вы живы в памяти моей. С. 148.
Такие случаи, конечно, являлись редкими – но ведь и возникали они не случайно. Жесткий контроль государства за сохранением жизни детдомовцев мог иметь и такие, неожиданные и омерзительные последствия. Работали в детских домах и те, кто не прочь был погреть руки на народной беде. Возможности для этого имелись: детдома и ДПР были переполнены и не все нуждающиеся могли быть пристроены в них. 12-летняя И. Синельникова, которую сестра решила сдать в ДПР, писала впоследствии: «Заведующая детприемником сказала, чтобы мы несли из дома ценные вещи, так как они нужны для покупки нашего питания. Мы с Фаиной сдали серебро и дорогой китайский сервиз. И другие дети несли кто что мог» [1399] .
1399
Запись воспоминаний И. Синельниковой // Разумовский Л. Дети блокады. С. 55.
Благовидная цель находилась всегда – но ни в одном блокадном документе мы не найдем никаких свидетельств о том, что сотни детей в ДПР содержались не государством, а частными лицами на средства, полученные от продажи серебра и сервизов. Горькой насмешкой все это могло показаться тем, кто хорошо знал нравы на полулегальных ленинградских рынках. Стараясь не замечать тех, кто обменивал 200–300 г хлеба, переодетые милиционеры здесь хватали всех пытавшихся продать целую буханку хлеба – сомнений в том, что перед ними вор, не возникало [1400] . И. Синельникова сообщает также, что ее сначала не хотели брать в ДПР (ей должно было вскоре исполниться 14 лет), а «потом сказали, что меня примут, так как я дистрофик» [1401] . Определять, кто «дистрофик», а кто нет, возможно, предстояло все той же «озабоченной» питанием детдомовцев заведующей…
1400
См.: Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 240 (Запись 4 января 1942 г.).
1401
Там же.
Темные стороны жизни детских домов не являлись секретом для ленинградцев, да и невозможно было их скрыть [1402] . М. В. Машкова с горечью писала в дневнике о том, что в одной семье, где все умерли или слегли, «дочку, обовшивевшую, просидевшую в кровати под одеялом, чудом устроили в интернат» [1403] . Едва ли можно сомневаться, сколько негодования она вложила в это слово – «чудом», – приводя скорбные подробности события. Побывавший в детском доме 6 апреля 1942 г.
1402
Именно за «безобразное состояние приемников» весной 1942 г. лишились своих должностей начальники Куйбышевского и Василеостровского ДПР (Там же. С. 24).
1403
Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 17 (Запись 18 февраля 1942 г.).
А. И. Винокуров без обвинений в чей-либо адрес, но с той же горечью передает в дневнике увиденное: «Кормят детей очень плохо: выдают по 300 г хлеба в день и плохой обед, состоящий из жиденького супа и очень небольшой порции каши. Дети истощены до крайности» [1404] .
Многие из них были закутаны в ветхое тряпье – это хорошо видно по сохранившимся фотографиям. Акты приемки детей, эвакуированных через Ладогу, показывают, как они были плохо одеты и истощены [1405] .
1404
Блокадный дневник А. И. Винокурова С. 257 (Запись 6 апреля 1942 г.).
1405
Выдержки из этих актов см.: Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. С. 40.
Было и другое. Здесь не всегда считались с чувствами детей и не всегда церемонились с ними. И может быть, зная об этом, некоторые дети прятались и требовались немалые усилия, чтобы их доставить в ДПР. «Мы попали в детприемник… Нас остригли и заставили таскать ведра с нечистотами» [1406] – навсегда ушел в прошлое тот мир, где была жива мама, где были уют, забота и ласка. В постановлении секретариата Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ 16 марта 1942 г. предписывалось, и вполне резонно, привлекать детей к работе «по уходу за более слабыми и младшими по возрасту детьми» [1407] – но все ли умели облекать приказы в щадящие достоинство и самолюбие детей формы?
1406
Запись воспоминаний В. Тихомировой // Разумовский Л. Дети блокады. С. 60.
1407
Постановление секретариата Ленинградского обкома и горкома ВЛКСМ «Об ответственности комсомольских организаций за выявление и устройство безнадзорных детей» 16 марта 1942 г. цит. по: Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. С. 32.
Вид несчастных, обездоленных, оставшихся без надлежащей заботы детей рождал сильный эмоциональный отклик. Как обычно и бывает в этих случаях, отмечаются только самые ужасающие эпизоды, самые страшные муки детей [1408] . Бесполезно блокадникам, увидевшим горе детей, говорить, как сейчас все голодают, что это неизбежно, что лучше спасти двух, чем одного. На это один ответ: так делать нельзя. Безапелляционный, без всяких оговорок, без попыток понять «чужую правду» и слушать чьи-то громоздкие объяснения.
1408
«Дети привозились грязные, вшивые, почти раздетые и истощенные до того, что жутко было брать ребенка на руки» (Горбунова Н. Г. Дневник: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 30. Л. 6); «Взяла девочку… рождения 1931 г. Отец на фронте, мать умерла. Тело матери лежит на кухне. Девочка грязная. На руках чесотка, нашла ее в груде грязного белья под матрацем. Карточки похищены» (Миронова А. Н. Дневник. 28 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 69. Л. 10 об.); «В доме на Ватениной лежит мать на кровати а вокруг нее ползают ребятишки. Грязища кругом невероятная! Закопченные, невыносимое зловоние в комнате. Картина жуткая. Света нет. Маленькая девочка хватает мертвую мать за руку и слабеньким голоском стонет: „Мама, кушать хочу!“Другой ребенок смотрит бессмысленными глазами, с опухшим старческим личиком и… ничего не говорит» (Стенограмма сообщения Трифонова А. Я.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. Оп. 1. Д. 123. Л. 17 об.); «Помню случай, когда привели к нам двух маленьких Филипповых… Девочка… 10 лет и мальчик, ее братишка, лет семи. Сперва мы услышали страшный плач, а потом увидели этих двоих детей с опухшими руками, с совершенно спутанными волосами, совершенно слабеньких. Особенно поразила меня девочка – худая, с отекшим лицом… Дети были настолько слабы, что идти по лестнице они не могли… Стали снимать валенки – дети страшно заплакали. Ноги были отморожены, и они, видимо, сильно болели. Ноги у них были страшно грязные, кроме того, совершенно синие, в пятнах» (Стенограмма сообщения Бронниковой Е. Г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 10. Д. 350. Л. 19); «Открыли вторую кровать – там шевелятся два малыша (2 лет и меньше) и в этой же кровати вместе с ребятами лежит объеденный труп женщины. У женщины объедено лицо, груди. Трудно сказать, дети это сделали или крысы. Но дети не были тронуты, а труп объеден. Одна нога этой женщины торчала в чулке, другая без чулка… Волосы их были буквально унизаны, как бисером, вшами и гнидами» (Стенограмма сообщения Якуниной А. Д.: НИА СПбИИ РАН. Ф. 332. On. 1. Д. 144. Л. 33–34).
«Как это вы делаете? Так нельзя!» – ответили служащие исполкома работникам одного из детдомов, увидев, как они отбирают детей для эвакуации [1409] . О том, как проводилась эта «селекция», стоит рассказать подробнее. Процитируем запись одной из ее участниц – она более чем красноречива: «Устроили испытание, возможное в тех условиях: ставили ребенка у стенки комнаты и предлагали пройти до другой стенки. Если ребенок нормально проходил это расстояние, мы считали испытание окоченным и оставляли его в списках на эвакуацию. Если же он несколько раз падал или вообще не доходил до стенки, мы его оставляли в детдоме, чтобы подправить и подготовить к следующей отправке» [1410] .
1409
Запись рассказа К. Н. Галченковой // Там же. С. 50.
1410
Там же. О проведении отбора детей для эвакуации см.: Котов С. Детские дома блокадного Ленинграда. С. 200; Магаева С. Ленинградская блокада. С. 53.