Блокадный ноктюрн
Шрифт:
— Не курю я, знаешь ведь.
— Не волнуйся. Пройдет. Смотри, распогаживает!
— Что? — не понял Кондрашов.
— На небо, говорю, посмотри, звезды видать стало. Как рассветет музыканты концерт дадут. Зуб даю.
Кондрашов поднял голову. И впрямь — серое питерское небо вдруг разорвалось в облаках. И звезды замелькали в хвостатых обрывках низких туч.
Для пехоты нет лучше погоды — чем дождливая. Хотя бы сверху смерти не будет.
— Ладно… Я к себе во взвод. Думаю, немцы скоро в контратаку пойдут.
Москвичев зашлепал
— Сереж, как там Павлов?
— Живой… Что ему будет?
И ушел.
Лейтенант Кондрашов тяжело встал. Надо найти Пономарева и заставить взвод копать щели — укрытия на случай бомбежки. А она будет? Она будет — точно. К бабке не ходи, как сказал бы Москвичев.
— А я ему — на в лобешник! А он с копыт! Ну я его финочкой и поласкал! На что хочешь забожуся!
— Глазунов? Опять ты хвастаешься?
— Не хвастаюсь, товарищ лейтенант, а опытом делюсь! Самолично пять немцев вот этим ножиком порезал.
Кондрашов хмыкнул.
Если верить этому бывшему зэку — так он половину гитлеровской армии перерезал в одиночку.
— Руки покажь, — внезапно раздался голос из-за плеча лейтенанта.
— Не надо, товарищ сержант, на честного батон крошить, — обиделся Глазунов, но рукава закатал.
— Молодец, — кивнул Пономарев. — Копай дальше.
— Можно, да? — взялся Глазунов за лопатку.
Вместо ответа сержант показал рядовому волосатый кулак.
Тот принялся копать.
— Сержант, ты рукоприкладством не занимайся, — сказал Кондрашов, когда они отошли от бойцов.
— А с этим по-другому — никак, товарищ лейтенант. Хуже немца. За спиной тебе в сапоги нассыт, пока спишь. И зачем эту шушеру в армию берут? Людей, что ли, не хватает? Этих-то зачем?
— Убитых сколько? — вопросом на вопрос ответил Кондрашов.
— Пятеро. И десять раненых, — вздохнул Пономарев.
— Половина взвода, понимаешь сержант?
— А делать-то что было, товарищ лейтенант? Лучше по минам, чем под минами.
Теперь очередь вздыхать пришла Кондрашову. Лейтенант остановился, дожидаясь, когда бойцы выкинуть из траншеи очередного ганса. Выкидывали немцев на бруствер. Лишняя защита, все-таки. Потом снова Кондрашов снова зашагал, проверяя свое маленькое взводное хозяйство.
— Под Мясным Бором так же было? — спросил он у помкомвзвода.
Пономарев помолчал и тяжко ответил:
— Хуже было. Там… Не приведи Господь, такое увидать. Потом вспомню. После войны.
— Пономарев, тебя как зовут? — внезапно для себя спросил Кондрашов.
— Будто вы не знаете, — хмыкнул рыжий челябинец. — Андреем, а что?
— А меня Сашей, сержант.
— Тоже неплохо. Товарищ лейтенант, а что насчет пожрать? Не мешало бы!
— Пока на трофеях. Как будет кухня, так и пожрать будет.
На том и расстались, если можно, конечно, назвать это расстоянием. Взвод лейтенанта Кондрашова занял узкую позицию в сто метров шириной. Справа — Москвичев, слева — Павлов. За спиной — Родина. Впереди — немцы. А за ними, немцами, грохот Ленинградского фронта. Вот рукой же подать! Сверху над всем этим старший лейтенант Смехов и старший политрук Рысенков. Над ними еще начальство и еще. Вплоть до Господа Бога.
Кондрашов, перекусив трофейной сухой галетой и запив ее трофейным же сухим вином, свернулся клубком в нише, накрывшись шинелью и приказав разбудить его ровно через час, когда светать начнет. Присниться ему ничего не приснилось. Не успел он сны посмотреть.
А вот сержант Пономарев, точно так же укрывшийся от промозглого ветра, сон посмотреть успел. Ему приснилась очередь за пивом. Во сне он вздрагивал и облизывал губы.
Начинался первый день осени — первое сентября. День, как говорится, знаний. Знаний о прошлом, а не о будущем. Кто из бойцов мог знать — чему научит их день грядущий? И только передовые дозоры не думали и не знали. Просто сидели и всматривались в клочья тумана, ползущие по громадному полю, раскинувшемуся между линией электропередач и Апраксиным Бором.
Первая ночь на передовой прошла удивительно тихо. Для опытных бойцов, естественно. Новобранцам ночь казалась сущим адом — то и дело шипяще взлетали ракеты, освещая мертвенно-синим светом жуткий пейзаж искореженного поля, сухо стучали пулеметы, где-то в тылу — и нашем, и немецком, — то и дело гулко бухали взрывы. За полночь отработали «Катюши» — из-за леса с жутким воем взлетели огненные пальцы реактивных снарядов и мгновенно исчезли за горизонтом. После залпа где-то в стороне Мги до самого утра полыхало багровое зарево. Нормальная фронтовая работа. Нормальная боевая тишина. Старший лейтенант Смехов совершенно не слышал всей этой тишины. Он крепко спал в наскоро оборудованном блиндаже.
Немцы — нация работящая, строить умеют. И на этих болотах умудрились целые крепости понастроить. Траншеи они копали так — вбивали по два ряда кольев с обоих сторон в человеческий рост, а между рядами насыпали землю. Дно же выстилали досками. Получалось относительно сухо. И, самое главное, прочно. Не каждый снаряд мог пробить такую фортификацию.
В блиндажах, однако, все равно было сыро. Вода капала с потолка, сочилась со стен, хлюпала под ногами.
Но Смехов спал, укрывшись с головой. Редкие минуты отдыха надо пользовать со всей отдачей и на полную катушку.
Проснулся он от того, что его осторожно подергали за ногу:
— Товарищ старший лейтенант! Тут до вас прибыли! — от голоса ординарца Смехов проснулся моментально.
— Ага… Кто? — протирая глаза, Смехов сел на лавке.
В блиндаж вошли двое. Политрук Рысенков и незнакомый лейтенант.
— Спишь? Смотри, так всю войну проспишь! — улыбнулся политрук.
— С удовольствием бы, — буркнул старший лейтенант. — Кто такой?
— Лейтенант Уткин, товарищ старший лейтенант. Командир взвода отдельного огнеметного батальона. Направлен из штаба армии для усиления обороны.