Блокадный танец Ленинграда
Шрифт:
Петербургские котики особенные. Местные жители их любят и уважают. Когда в истощённом блокадой Ленинграде почти перевелись коты, их привозили даже из Сибири. Несколько эшелонов животных доставили в город для борьбы с полчищами крыс, которых развелось столько, что они имели наглость нападать даже на ослабевших от голода людей. Целый десант котов в считанные дни избавил Ленинград от крысиной напасти. И люди им благодарны по сей день.
По примеру рыжего котейки я глубоко вдохнул сладковатый весенний воздух и отправился в сторону метро. Через час путешествия под землёй я уже был на «Удельной». По дороге в цветочном магазине купил букет
В назначенный час я вошёл в парадную дома, где проживают мои вчерашние знакомые. Перед дверью немного заволновался: вдруг они забыли о встрече? Но мой нос уловил запах ванильной выпечки, исходивший из квартиры, и волнение испарилось само собой: помнят, ждут. Облегчённо выдохнул и нажал на звонок. Дверь открыла Арина.
Меня радушно приняли и усадили в гостиной за круглым столом с цветастой скатертью пить чай. Стены в этой комнате были сплошь в балетных афишах разных лет. За ними небольшими островками выглядывали старенькие потёртые обои, наклеенные, очевидно, ещё в конце прошлого века.
– Бабушка, почему ты не начинаешь рассказывать? – нетерпеливо ёрзала на стуле Арина.
– Да я не знаю, с чего начать, – пожала плечами Дарья Сергеевна.
– А давайте с самого начала, – подсказал я. – Вы во время войны в другом месте жили, наверно?
– Недалеко отсюда, – подтвердила моя рассказчица. – Мы жили в старом двухэтажном бараке на Фермском шоссе, в доме № 36.
3
Я родилась в деревянном бараке, построенном ещё при царе Александре III. До революции в нём жили два врача, а после его определили для сотрудников психиатрической больницы имени большевика И.И. Скворцова-Степанова. В народе её называли «Скворешня». Дом призрения душевнобольных находился в нескольких минутах ходьбы от дома. Мама, бабушка, дедушка, тётя и дядя работали в этой больнице, а папа трудился на заводе «Светлана». Там производили лампочки.
Весь барак, первый и второй этажи, занимала наша большая семья. Он представлял собой коммуналку с отдельными комнатами, двумя общими кухнями и входами, ванной и туалетом. До войны мы готовили на буржуйках, топили дровами. К дому была пристроена небольшая дровница. А уже после войны нам провели газ.
В нашей с родителями комнате помещались комод, шкаф, железная кровать, стол и круглая печка-буржуйка. Бабушка с дедушкой жили в соседней комнате, и я постоянно бегала к ним. Ещё через комнату жила мамина сестра со своим мужем и дочкой Валей, моей младшей двоюродной сестричкой.
Родители много работали, и мне часто приходилось сидеть дома одной под незорким присмотром взрослых родственников, которые в тот момент находились дома, не на дежурстве. Временами бабушка или тётя заглядывали в комнату, чтобы справиться, как у меня дела. Просунут голову через приоткрытую дверь, убедятся, что со мной всё в порядке, и исчезнут вновь.
В обед прибегала из больницы мама. Покормит меня и обязательно посадит на колени, прижмёт к груди и поцелует в макушку. Мне нравилось сидеть у мамы на коленях и прислушиваться, как бьётся у неё сердце. Обвивала её шею своими ручонками, целовала в щёку и, заранее зная ответ, но в тайне надеясь, умоляла её:
– Мамочка, милая, можно сегодня ты останешься дома и не
Мать привычно вздыхала, целовала меня ещё раз и отрывала мои руки от себя.
– Нет, детка, ты же знаешь, что мне нужно бежать на работу. Дома сидеть нельзя. Но ты ведь умница и всё понимаешь. Тихонечко поиграй, послушай патефон, а когда я вернусь, мы с тобой вместе драников нажарим. Хорошо?
Мама гладила напоследок мою белокурую головку и снова убегала в больницу. А я оставалась одна ждать, когда вернутся с работы родители.
Помимо двух кукол, в моём распоряжении был патефон, кем-то подаренный родителям на свадьбу. К нему прилагалось целое сокровище из шести изрядно потрёпанных грампластинок. Среди них были записи современных песен и целые концерты Чайковского и Прокофьева. После обеда я всегда включала родительский патефон и, затаив дыхание, слушала музыку, льющуюся из незатейливого приспособления. А ещё я под него плясала.
Почти с пелёнок при звуках музыки я начинала танцевать: могла двигаться без остановки, полностью отдаваясь власти мелодии, пока иголка патефона не доходила до конца и вместо музыки не раздавалось противное, режущее уши шипение. Так протекали мои дни.
Однажды, когда мне было пять лет, вернувшаяся пораньше с работы мама застала меня за любимым занятием. Я закрыла глаза и кружилась по комнате. Мама не стала меня звать, тихо села на стул и молча наблюдала.
– Дашенька, как хорошо ты двигаешься! – с восхищением сказала мама, как только закончилась музыка. – У тебя же талант!
После ужина она попросила меня повторить танец в присутствии папы. Они многозначительно переглянулись, после того как я закончила, и через несколько дней, придя, как обычно, в обед, мама взяла меня за руку и вывела на улицу. Мы сели в трамвай. Мама достала из своей сумки большой кусок расстегая с рыбой и дала мне. Я принялась с аппетитом есть и заодно поинтересовалась:
– А куда мы едем, мам?
– Ешь спокойно и не болтай ногами. Скоро узнаешь, – тихо ответила мама, и я принялась разглядывать проплывающие дома в трамвайном окне, уплетая свой расстегай.
Меня показали учителю балетных танцев, который давал частные уроки на дому. Оценив мои детские телодвижения под музыку, Леопольд Исаакович остался доволен и согласился со мной работать. Это были тяжёлые занятия, во время которых меня безжалостно сажали на шпагат, растягивали стопы, – всё довольно мучительно. Но несмотря на боли в мышцах, я очень любила заниматься у этого мастера. Он учил меня классическому танцу, готовя к поступлению в балетную школу. Помимо меня, уроки брали и другие девочки. Нас было десять. Своего рода небольшая танцевальная труппа.
Раз в полгода Леопольд Исаакович устраивал показательные выступления для наших родных. В небольшой зале расставлялись стулья с высокими спинками для зрителей, и мы показывали им маленькие постановки. Это были первые выступления на импровизированной сцене танцевального класса. Мы всегда волновались перед премьерами, ожидая похвалы, восторженных взглядов и оваций со стороны самых главных людей в жизни – родителей.
В 10 лет я выдержала вступительные туры в балетное училище. Это было не так уж сложно, ведь я жила и дышала танцем.