Блондин на коротком поводке
Шрифт:
— Да это же Наталья Ивановна!
— Ой! — пискнула я, и тут камера переместилась, я увидела женскую фигуру, лежащую на полу.
Наталья Ивановна пыталась поднять тело, вид у нее был совершенно невменяемый.
— Ничего себе! Да ведь это же Женя! Ее прикончили! Интересно, кто? — Я с опаской оглянулась на двоих охранников, которые пялились на меня из угла холла.
В пылу разговора я не заметила, как полотенце развязалось и грозило упасть на пол, а под ним у меня ничего не было, кроме себя самой.
Шурик схватил меня за полотенце и погнал наверх.
— И все-таки,
— Да помолчи ты! — не выдержал Шурик. — Я уже не рад, что тебя из душа вытащил!
— А что это ты такой нервный? — удивилась я. — Тебе что, ее жалко? Мне так не очень…
— Мне не ее, а нас жалко, потому что история закончилось, и что теперь с нами будет? И я просто удивляюсь твоему спокойствию!
Я была спокойна, потому что уже сделала все, что могла. И теперь оставалось только ждать. Спокойно ждать вердикта Руденко. А все мелкие вопросы решит за меня Шурик, так о чем, спрашивается, мне беспокоиться?
Что с нами будет, мы узнали очень скоро, потому что в тот же вечер, буквально через полчаса, у меня и волосы высохнуть не успели, старший охранник поговорил о чем-то по телефону, и нам велели собираться.
В этот раз Михаил Николаевич Руденко принял нас в офисе. Выглядел он вполне довольным и добродушным, но это его добродушие не могло обмануть и пятилетнего ребенка.
— Ну, — сказал Руденко, и глаза его весело заблестели, — с моими проблемами полный порядок, теперь могу решить ваши.
— Да нам, в общем-то, ничего не нужно, — вежливо, но твердо ответил Шурик и положил руку мне на плечо.
— Нет, постой! — всполошилась я. — Я же не могу появиться в собственной квартире! Могу я надеяться, что люди полковника Захарова меня больше не потревожат?
— Можете, — великодушно ответил Руденко. — Заверяю вас, что ни сам полковник, ни его люди больше и не вспомнят о вашем существовании. Что еще? Тебя Гусаровы обидели? К ним претензии имеешь?
— Откуда вы знаете? — спросила я, но Шурик ткнул меня кулаком в бок.
Тогда я вспомнила, что кричал Леониду Ильичу Руденко в то самое первое утро после кражи — дескать, он так устроит, что Гусаров будет по вагонам милостыню просить, а его жена — бутылки на помойке собирать. Представив себе Викторию Федоровну роющейся в мусорном баке, я не выдержала и тихонько хихикнула.
— Претензии я к ним, конечно, имею, — начала я, — но, знаете, ну их всех к черту, лишь бы они меня не трогали!
— Что еще? — спросил Руденко.
— Да ничего. — Я пожала плечами. — Все в порядке…
— Стало быть, ничего не нужно? — Он глядел хитро. — Совсем ничего?
Мы с Шуриком дружно кивнули головами и ответили хором:
— У нас все есть. А чего нет, мы сами заработаем.
— Ну, сами так сами… — протянул Руденко, — тогда больше вас не задерживаю.
От двери я послала ему воздушный поцелуй.
В семействе Гусаровых царило уныние. Уже прошел месяц с тех самых пор, как история с кражей в доме Руденко благополучно разрешилась. То есть Гусаровы узнали об этом из средств массовой информации, которые сообщили, что, по полученным
Руденко, как всегда, оказался на коне, а для Гусаровых наступило смутное время.
Жена Михаила Руденко, мать Стаса, сразу же после дня неудавшейся свадьбы сына уехала за границу, где она предпочитала жить — в зависимости от времени года либо каталась на лыжах на высокогорных курортах Швейцарии и Австрии, либо загорала на Лазурном берегу или в Биаррице. На этот раз она прихватила с собой и сына, который уехал, не простившись не только с бывшей невестой, но и с многочисленными приятелями. Никакого объяснения между несостоявшимися родственниками не было. Не дождались Гусаровы и никаких извинений от старшего Руденко за те несправедливые слова, которые он наговорил в запале наутро после кражи, а также за то, что он заподозрил в этом их дочь.
Руденко распорядился уладить все вопросы с организацией свадебных торжеств, выплатил все неустойки, таким образом пригасив волну возмущения. Вероятнее всего, он даже переплатил денег, с тем условием, чтобы было как можно меньше разговоров и упоминаний о несостоявшемся бракосочетании и о причинах разлада.
Обслуживающий персонал таким образом был полностью удовлетворен и помалкивал, но приглашенные гости недоумевали и терялись в догадках, потому что перед ними никто не удосужился извиниться. Поползли самые неправдоподобные слухи и сплетни, разумеется, особенно изощрялись дамы, причем дамы, не приглашенные на свадьбу по причине недостаточно высокого положения их мужей.
Мадам Руденко со Стасом уехала, а к самому Михаилу Николаевичу, разумеется, никто не осмелился подступиться с бестактными расспросами. Звонили Гусаровым, но Виктория Федоровна не обладала необходимым тактом и силой воли, была недостаточна умна, чтобы найти достойный ответ. Расспросы знакомых надолго выбивали ее из колеи, потому что не нужно было обладать какой-то сверхчувствительностью, чтобы услышать в них только злорадство. Разумеется, она сама этому способствовала, когда в свое время так чванилась предстоящей свадьбой.
Дочь запиралась к своей комнате, отказывалась разговаривать по телефону, муж сутками пропадал в своей фирме и все больше мрачнел, Виктория же после каждого звонка начинала задыхаться и искать свой ингалятор. Здоровье ее в последнее время ухудшилось, ведь существует мнение, что астма — исключительно нервная болезнь.
И Виктория велела горничной отвечать всем звонившим, что Гусаровых нет дома.
Но, как гласит народная пословица, «что можно царю, то нельзя поросенку». То, что от великого и ужасного Руденко было воспринято как должное, никоим образом не простилось Гусаровым. Общественное мнение мигом настроилось против них, и среди знакомых поползли вовсе уж несуразные и даже совершенно свинские слухи.