Блондинки начинают и выигрывают
Шрифт:
Девушка потрясенно молчит.
На девять утра запланировано совещание у Дерева. Алина, как обычно, наводит марафет перед началом работы. За три с половиной минуты до назначенного времени я ураганом врываюсь в кабинет, хватаю со стола бумаги и произношу интимным, обычно принятым между нами тоном:
— Я к боссу… Алина, приготовь пока бутерброды и чай. Я чертовски голоден, не успел позавтракать.
Девушка застывает с открытым ртом, а я быстро смешиваюсь с толпой коллег в коридоре. Сейчас
«Так-с, — говорит внимательный взгляд Алины, буравя мою спину, а тщательно подведенные глаза хищно щурятся. — Значит, перестал придуриваться, голубчик!»
Она хватается за трубку телефона, чтобы доложить подруге обстановку на фронтах и диспозицию сторон.
День проходит как в тумане, он длится бесконечно долго, ковыляет, как инвалид на культях. Алина дуется на меня, демонстрируя арктическую холодность и северно-ледовитое обаяние. Я же щебечу и рассыпаюсь в комплиментах, делая вид, что не понимаю ее надутого вида.
— Чем занимаешься сегодня вечером? — спрашиваю для затравки.
Алина открывает было рот, как рыба, чтобы выпалить, что вечер у нее совершенно свободен, но спохватывается, вспомнив о своем решении проучить меня, и демонстративно замолкает.
Я делаю вид, что встревожен ее холодностью. Я не нахожу себе места. Я бросаю на нее заискивающие взгляды и обожающе гляжу на чеканный профиль. Она холодна как лед. Независима. Молчалива. Но исполнительна, как и положено секретарше.
Дело к вечеру. Рабочий день дожимает последние капли своих томительных минут. Легкие пальчики порхают над клавиатурой, не собираясь останавливаться.
Я незаметно подкрадываюсь сбоку.
— Алина, что я такого сделал? — спрашиваю заискивающе. — Почему ты на меня обижаешься?
— Я не обижаюсь, Иннокентий Иванович, — произносит она с невыразимым сарказмом, чуть ли не по складам. Тщательно уложенная головка презрительно вскидывается (этого выяснения отношений она ждала целый день!). — После того, что было вчера, — произносит она в заносчивой запальчивости, — между нами все…
— А что было вчера? — недоумеваю искренне.
— А вы не помните, Иннокентий Иванович? — иронически усмехается она, подчеркивая последние слова.
— Нет, помню… Вчера почти весь день я проторчал у клиента, утрясая договор.
— Нет, это было позавчера! — Длинные ресницы оскорбленно взмывают.
— Золотко… Ты запамятовала, это было вчера, тринадцатого.
Она вне себя. Она поддается на игру — идет в сети доверчиво и расслабленно, как дитя.
— Нет, это было позавчера!!! — кричит она, забыв о намерении вести себя холодно и сдержанно.
— А что тогда было вчера? — Я страдальчески морщу лоб. — Не помню. Какой-то провал в памяти. А я все утро думал, почему вчера было тринадцатое, а сегодня сразу пятнадцатое…
— Потому что вчера было четырнадцатое. И вчера вы… Нет, я не желаю
— Милая, расскажи… Понимаешь, я чувствую, что со мной происходит что-то странное… Какие-то черные пятна, провалы в памяти…
Секунду золотистые, с черной выпушкой глаза изучают меня придирчиво и строго. И наконец, смягчаются.
Она подробно и обстоятельно рассказывает мне все, как было. В голосе звенит незаслуженная обида. Досада. Недоумение. Легкая озабоченность. И все еще — небольшая толика подозрения.
— Да… — вздыхаю горестно. — Вот так дела…
Сижу печальный, понурый. Повинную голову меч не сечет, и в сердце подопытной особы лампочкой вспыхивает материнская забота. Теперь она смотрит на меня любовно и вместе с тем плотоядно, как изнуренный диетой гурман взирает на обширный кусок истекающего соком мяса, который ему наконец позволили съесть.
— Веришь ли, вдруг накатит, ничего не помню, — жалуюсь я. — Ни кто я, ни что я… Помнишь мои опоздания на прошлой неделе? Вот, это оно… Забыл, где живу, уехал на другой конец города. Дома был огроменный скандал!
Глаза Алины мгновенно загораются практическим любопытством. Она уже раздумывает, как бы ей в ту минуту, когда на меня найдет стих, получить наконец практические дивиденды от нашей давно истончившейся связи.
— Ты уж прости, если что, — винюсь дальше. — Не знаю, что за лихоманка на меня нашла… Короче, когда начну пороть что-то невероятное, просто не обращай внимания.
— Это не заразно? — опасливо интересуется Алина, прикидывая свои шансы на успех.
— Не думаю. В остальном я совершенно нормален.
Отныне недоразумения забыты, мир восстановлен. Вскоре вверх по инстанциям пойдет сплетня о том, что иногда я начинаю заговариваться, но это не опасно. Такая сплетня — моя индульгенция. Небольшая толика безумия только украшает мужчину, как боевой шрам. Но главное — не переборщить.
— Милый, — выдыхает Алина, — я тебя вылечу. Помнишь, когда мы ездили летом на теплоходе, ты перекупался и заболел, а я тебя лечила… Как нам было славно вдвоем! Помнишь?
— Нет, не помню, — отвечаю я с печальным вздохом. — Абсолютно ничего не помню!
Нет, все-таки отличную болезнь я себе придумал!
Вскоре подвернулся официальный вечер в честь семилетия фирмы, где должны были собраться все наши сотрудники плюс самые важные и любимые личности из числа клиентов, налоговой полиции и работающего с нами банка. На этот вечер я очень и очень рассчитывал. Точнее, я рассчитывал на Улялякину.
Медленный танец, небольшая доза алкоголя, может быть, даже мимолетное признание в любви — все это вкупе поможет мне протоптать тропинку, но не к сердцу прекрасной бухгалтерши, а к неиссякаемому источнику теневых денег, кои брызжут живительной влагой под благотворной сенью подставных счетов.