Блондинки начинают и выигрывают
Шрифт:
И тогда бедный, но благородный брат дон Педро решил соблазнить его супругу, которая страдала каким-то заболеванием, которое очень угнетало ее привередливого супруга и лишало спокойного течения супружеской жизни. Болезнь эта грозилась свести ее в могилу в самое ближайшее время. Чем и объяснялся ее бледный вид и смурные повадки. Это уж как водится.
Итак, супруга его, донья Айрисия, обладая характером нежным и уступчивым, с радостью приняла своего бедного родственника и даже стала настаивать на выделении ему доли из наследства и просила подарить ему один из особняков на побережье. Но, поскольку муж
А потом они сообща похитили дона Алехандро, брата дона Педро, и заперли его на загородной вилле в подвале, а сами совлеклись и стали обдумывать, как его порешить получше, чтоб наследство осталось в одних руках. Но дон Алехандро вырвался из страшного узилища с пистолетом в руках и внезапно явился на пороге, как карающий меч. Преступники повалились ему в ноги, прося помиловать, и, заливаясь крокодильими слезами, объяснили, что токмо корысти ради отважились на умертвление ненавистного дона Алехандро.
Суровый, но тоже очень благородный дон Алехандро, конечно, простил бы их, но тут еще, как на грех, небось выяснилось, что дети дона Алехандро, несовершеннолетний Паулито и юная Леонсия, вовсе не его дети, а дети его найденного брата. Но родились на свет Божий они еще до того, как этот самый братец объявился, и потому носят фамилию своего ненастоящего отца и любят его как отца родного, не подозревая, чьи дети они на самом деле.
А потом еще, кстати, оказалось, что благородные родители молодых людей на самом деле не умерли, а только запили по-черному и, потеряв все свое состояние, стали вести жизнь нищенскую, погрузившись по самое горлышко в объятия зеленого змия. Говорю я это потому, как отец ихний, господин преестественной внешности и уже в солидных летах, дон Юрасио де Рыбалья, иногда заходит к своему сыночку, дону Алехандро, и стучит кулаком в дверь, когда ему не открывают вовремя или никого нет дома. Тогда он грозится всех вывести на чистую воду, если немедленно не выдадут ему полтинник на бутылку. А мать ихняя, донья Анхелина, женщина ангельского характера и аналогичной внешности, недавно сгинула в трущобах от суровой болезни, обычной в капиталистическом обществе.
Чем закончился весь этот ужас, я тебе, мил-друг, не могу сказать, потому что досмотреть не имею возможности, поскольку доступ для зрения сильно ограничен из-за бронебойных дверей и отвратительной слышимости в доме. Да еще, касатик, здоровье мое, пошатнувшееся от разрушительного действия нынешних времен, тоже не позволяет мне погрузиться с полной силой в расследование. Лишь на милицию нашу, заступницу и вседержительницу, надеюсь всегда и уповаю. И на президента нашего, да святится имя его, да приидет царствие его, тоже. Да не позволит он совершиться беззаконию на земле и посодействует восстановлению справедливости на небесах…
Ой, что это? Вода? Нет, касатик, накапай-ка мне лучше валокордина капель сорок на сахарок. А то что-то больно уж я разволновалась. Очень уж мучает меня эта до слез трогательная история. Прямо сердце щемит, и вроде как дурным духом меня омаривает. А на
Ох, отлегло немного, кажись… И то правда, пойду-ка полежу… Сейчас врача вызову, давление померить…
Уходишь, сынок? Ты уж заглядывай, не забывай старуху. Я тебе непременно еще чего-нибудь интересного соображу.
Глава 18
Совещание у генерального. Я смотрю на гневно подпрыгивающие щеки Дерева, на жестикулирующие пальцы, похожие на белых червяков, извивающихся в воздухе. На белых червяков, покрытых рыжеватыми волосами. Отвратительных червяков.
Как адски болит голова! Что бы сделать такого, чтобы эти белые червяки прекратили извиваться?
Наконец червяки успокаиваются и укладываются рядышком, один к одному, на серый рукав пиджака.
— Вы свободны. Идите!
Ой ли? Свободен ли я?
И от чего свободен? Точнее, от кого? Свободен от ненависти? От отчаяния? От бессилия? Нет, еще не свободен, но скоро буду свободен. Обязательно буду. Я уже все решил.
В моих руках, как в компьютерной игре, есть еще одна запасная жизнь, и я должен использовать ее с выгодой для себя. А иначе — зачем тогда было…
Например, пусть будет так.
На вечер назначена вечеринка. Иришка при полном параде торопливо подкрашивает перед зеркалом губы. Она прелестна. Она прелестна уже тем, что абсолютно ни о чем не догадывается.
— Ну, как я тебе? — спрашивает кокетливо, оглаживая маленькое черное платье.
— Ты неподражаема, дорогая! — Мелкий супружеский клевок в щеку, достаточная порция супружеской нормированной ласки.
— Я на минутку. Только детей посмотрю.
— Конечно, любимая, — улыбаюсь я (нет, это не моя улыбка — его!) в предвкушении приятного вечера с друзьями.
В машине зябко. Воздух еще не прогрелся, и Иришка мерзнет в тонких капроновых колготках.
— Как ты думаешь, Серенин разведется со своей Катюнечкой? — спрашивает она задумчиво. Душистый мех воротника ласково щекочет шею, отчего изредка жена ежится.
Как болит голова… И на черта ей сдался этот Серенин со своей Катюнечкой… «Кто это вообще?» — думаю я (думает он).
— Не знаю…
— У нее любовник, какой-то фрукт из банка. Он старше ее на девять лет.
— Вот как? — удивляюсь я (удивляется он).
Ресторан полон людей. Я (то есть он) галантно принимаю шубу супруги и отдаю ее гардеробщику.
— А, вон они! — Жена приветливо машет рукой друзьям за столиком. — Ну, конечно, она опять в черном и обтягивающем, — ехидно фыркает она. — Траур по последнему оргазму, случившемуся двадцать лет назад…
— Ты злючка! — сжимаю ее локоть.
«Интересная пара», — думают, наверное, окружающие.
Я провожаю ее за столик (нет, конечно, он ее провожает). Приветственные возгласы, рукопожатия, дежурные комплименты… Женщины обмениваются брезгливыми поцелуями, в этот миг они похожи на ласкающихся змей. Кончики их языков шевелятся, как острые жала.
— Что закажем?
— Фуа гра, пожалуй.
— Что будут пить дамы?
— Здесь чудесный сомелье, пусть он посоветует…
— Он посоветует тебе «Шато Марго» 82-го года. Всего несколько тысяч долларов за бутылку…