Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя

Марков Сергей

Габо вылетел на улицу, домчался до ближайшего газетного киоска на углу, но «Эль Эспектадор» с приложением весь раскупили. Он побежал на Флориан, затем на 24-ю улицу, но в киосках газеты не оказалось. Рванул на площадь Боливара — та же история! Полил дождь и, на бегу глотая дождинки, перепрыгивая через лужи, он думал о том, что произошло бы, если бы все эти боготинцы — «качакос», прячущиеся от дождя под навесами, сидящие в кафе, едущие в трамваях, спешащие куда-то под зонтами по своим «качакосским» делам, узнали, что это из-за его рассказа скупили тираж газеты и вот он, сам автор, бежит по улице, перепрыгивая лужи?! А когда добежал до вокзала и выяснилось, что там в киоске экземпляр газеты остался, то обнаружил, что мелочь на бегу потерял

и нет даже пяти сентаво.

— Что стряслось, чико? — спросила полная крашеная продавщица, чем-то напомнившая ту, самую первую. — Ты роешься по карманам с видом, будто потерял миллион!

Полными ужаса глазами он посмотрел на лежавшую на прилавке под расплющенным бюстом киоскёрши заветную газету, которую вот-вот могли купить — и тогда всё пропало.

— Здесь напечатан мой рассказ, — выдавил он, готовый разрыдаться. — А я потерял деньги.

— Твой рассказ?! — она раскрыла приложение на том самом месте. — Вот этот? Правда, ты сам его написал? Яего читала, трогательно, я даже всплакнула. Ты и есть Габриель?

И она бесплатно дала ему газету — как та, другая, первая в жизни, бесплатно дала другое, чего никогда не забыть, как, впрочем, и первый рассказ, опубликованный под настоящим, доставшимся от деда и отца именем. И много лет спустя Гарсия Маркес говорил, что публикация первого настоящего рассказа была сродни первой близости с женщиной. Не омрачило восторга даже заявление продавщицы, что к вечеру «Конец недели», приложение «Эль Эспектадора» всегда раскупают, этот день не исключение.

— Огромное вам спасибо! — благодарил он.

— Да не за что, милый, удачи тебе!

В ту ночь «Третье смирение» прочитали все однокурсники, выпили за талант Габо рому и разве что на руках его не носили. «Рекетемаравийосаменте! Гениально! Кто бы мог подумать! Да в сравнении с нашим тихоней Габито Кафка отдыхает!.. Это же новое слово в литературе!..» Под утро он заснул с помутившейся головой, но ясной мыслью, что теперь уж точно приложит все силы, чтобы его имя узнал мир.

16

В конце октября 1947 года в той же газете «Эль Эспектадор» был опубликован второй рассказ Маркеса — «Ева внутри своей кошки». С ещё более отчётливой литературщиной, насквозь джойсовски-кафкиански-фолкнеровский. Но тоже вызвал похвалу щедрых колумбийских критиков.

«Читатели „Конца недели“, литературного приложения к газете „Эль Эспектадор“ от 28 октября 1947 года, — писал знаменитый Эдуардо Саламея, — отметили появление нового оригинального дарования с ярко выраженной индивидуальностью. Были опубликованы два рассказа Гарсия Маркеса, о котором я никогда до этого не слышал. Теперь от коллег по редакции я узнал, что автор рассказа „Ева внутри своей кошки“ — двадцатилетний студент первого курса факультета права, который не достиг ещё даже совершеннолетия. Меня немало удивила эта новость, если не сказать большего — сочинения Гарсия Маркеса просто ошеломляют неожиданной для его возраста зрелостью! Он пишет в новой манере, которую порождает малоизвестная, загадочная область подсознания. Человеческое воображение безгранично. Но далеко не каждому двадцатилетнему юноше, который совершает первые шаги в литературе, под силу такая потрясающая естественность. В лице Габриеля Гарсия Маркеса рождается новый писатель, и писатель весьма значительный».

Ноябрьским вечером в кафе «Рим» произошло судьбоносное знакомство — Луис Вильяр Борда познакомил Гарсия Маркеса с Плинио Апулейо Мендосой, которому не исполнилось тогда и шестнадцати и дружбе с которым было суждено продлиться всю жизнь. Вот как сам Мендоса вспоминает их встречу:

— A-а, уважаемый доктор Мендоса! — воскликнул Габриель, появившись в неком тропическом безвкусном, но с апломбом, облачении. — Как дела с лирической прозой? Я читал твой красивый рассказ о закате солнца в саванне, который был опубликован в еженедельнике твоего отца «Суббота». Мне понравилось.

— Правда? — зарделся юноша. — Мне приятно это слышать от вас, я читал ваши превосходные рассказы, «Третье смирение» меня потряс!

— Чико, давай на ты! — отмахнулся польщённый Габриель и тронул подошедшую официантку за ягодицу. — Киса, ты не хочешь со мной выспаться?

— Придурок! — кокетливо рассмеявшись, хлопнула его по руке официантка и, стуча каблуками, унесла свои пышные прелести за перегородку.

— Ладно, — подмигнул Габриель собеседникам, — пойду к девчонкам в бордель, чтоб остудили. Кто со мной?

Гарсия Маркес допил пиво, вытер салфеткой усы, попрощался и вышел из кафе. Вильяр Борда сказал Плинио, что этот Габо — прекрасный весёлый парень с реакцией игрока в бейсбол, но всем наговаривает на себя в университете: то он мазохист, то он анархист, то коммунист, то ему наследство колоссальное перепадает, то у него туберкулёз, то сифилис, то педик он или импотент, то гроза проституток, а писать вовсе якобы не умеет…

— Наговаривает, — заверил Луис. — Может быть, чтобы не сглазили — он суеверный малый.

Но наговаривал наш герой на себя лишь отчасти. Первый курс университета Маркес, пропустивший больше половины лекций и семинаров, закончил, с трудом сдав государственное право своему земляку-преподавателю Альфонсо Лопесу Микельсену (будущему президенту Колумбии, о котором мы ещё вспомним) и завалив статистику и демографию.

Отец ему не помогал, так что жил Габриель до крайности бедно. Он приучал себя не завтракать, по возможности через день обходиться без горячего блюда и даже кофе. Башмаки, у которых почти оторвались подошвы, он перевязывал тонкими незаметными, под цвет обуви бечёвками. Единственную рубашку застирал до дыр. «Я часто не мог пойти в кино, даже если очень хотелось, — вспоминал Маркес, — потому что билет стоил тридцать пять сентаво, а у меня было только тридцать. Хотел посмотреть бой быков, это стоило одно песо двадцать сентаво, но не мог, мне опять не хватало пяти сентаво. И так постоянно». В его необычной для боготинца манере одеваться — жёлтый растянутый свитер (вспомним жёлтую кофту молодого Маяковского), широкие выцветшие шаровары — было гораздо больше нищеты, чем желания бросить вызов или выделиться среди строящих из себя чопорных англичан столичных «качакос» (хотя, конечно, и последнее имело место). На небольшой гонорар от рассказов и полсотни песо, которые прислала мать, он накупил в боготинском универмаге одёжки в стиле «а-ля-Кубана»: цветастую гуайяверу, какие носили модные кубинские музыканты и боксёры, оранжевый и лиловый галстуки и ещё более смелой раскраски носки. (Куба нашего героя привлекала с юности, её имидж, созданный североамериканскими иллюстрированными журналами, — остров непобедимых шахматистов типа Капабланки, боксёров, красоток, Хемингуэя.) В таком виде Маркес и расхаживал по Седьмой каррере, обращая на себя внимание.

Каникулы он провёл у родителей, споря с отцом о своём будущем (Габриель Элихио Гарсия Мартинес читал все хвалебные статьи о сыне, был польщён, но не верил, что литература может прокормить мужчину), гуляя с девушками и чувствуя себя уже немного столичной знаменитостью. К началу второго курса Габо ещё более истощал, отпустил волосы, свисающие густые усы и стал похож на декадента. К тому же он курил одну за другой крепчайшие сигареты и самокрутки.

«На нём лежит печать смерти», — сказала одна из его студенческих подруг, прочитав опубликованный в газете «Эль Эспектадор» за 17 января 1948 года его третий рассказ — «Тубаль-Каин выковывает звезду», в котором так же, как и в предыдущих, главной темой была смерть. «За четыре месяца он опубликовал три совершенно неординарных в русле прозы Колумбии рассказа, — писал критик Сальдивар, — и сам уже рассматривался как восходящая звезда». Подобным образом высказывались и другие критики. В университете был назначен диспут на тему: «Рассказы нашего соученика Г. Гарсия Маркеса» и вывешена первая в его биографии афиша.