Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя
Шрифт:
— Вот скажи мне, Габриель, в своём шутовстве ты не замечаешь, что Колумбия на глазах деградирует?..
Маркес в расстроенных чувствах напился и уснул на скамейке на Пасео-де-лос-Мартинес. Проснулся подтропическим ливнем. В тот же день резко, до сорока, подскочила температура, диагноз: двухстороннее воспаление лёгких, пневмония вдобавок к переутомлению. Из города Сукре, где с недавних пор жили родители, примчался на машине отец и увёз Габо к себе. На следующий день, 30 марта, поэт, художник, писатель Эктор Рохас Эрасо в прошедшем почему-то времени и едва ли не в тоне некролога написал в газете «Эль Универсаль» о болезни и отъезде молодого коллеги: «Гарсия Маркеса теперь нет с нами. И у всех в редакции такое чувство, будто в доме недостаёт родного брата. Его проза, прозрачная, точная, напряжённая, шла в ногу со временем. Он знал, как из множества разнородных
Болезнь была тяжёлой. Но за полтора месяца родители выходили сына. Отец лечил его в основном гомеопатическими средствами, в которые прежде сам Габо не верил. Друзья из Картахены присылали увесистые посылки с книгами — классикой и новинками, в частности романами Уильяма Фолкнера, под могучее величавое обаяние творчества коего юный хворающий Маркес, безусловно, попал.
Из беседы Плинио Апулейо Мендосы с Габриелем Гарсия Маркесом (апрель 1982 года):
«— …Ты, Габриель, часто вспоминаешь „Царя Эдипа“ Софокла. Почему?
— „Царя Эдипа“, „Дневник во времена чумы“ Даниэля Дефо, „Первое путешествие вокруг земного шара“ Пигафетты, „Тарзана из страны обезьян“ Берроуза… А ещё я постоянно перечитываю Конрада, Сент-Экзюпери… Ведь перечитываешь только то, что тебе по душе. Что мне нравится в Сент-Экзюпери и Конраде? Единственное, что их объединяет, — это манера схватывать самую суть и говорить обо всём так спокойно, что реальная жизнь видится поэтичной даже в тех случаях, когда речь идёт о самых обыденных вещах.
— А Толстой?
— От него у меня ничего нет. Но я всегда полагал и сейчас полагаю, что лучший роман — это „Война и мир“.
— Ни один критик не обнаружил в твоих произведениях влияния упомянутых писателей, но постоянно видят в твоих книгах тень Фолкнера.
— Вообще-то я всегда старался ни на кого не походить. Я стремился не подражать, а наоборот, всячески избегать схожести с авторами, которые мне нравились. Что же касается Фолкнера, то настойчивость критиков и меня самого почти убедила. Да, я считаю Фолкнера одним из самых великих новеллистов всех времён и народов. Но критики устанавливают степень влияния таким образом, что я никак не могу их понять. В случае с Фолкнером аналогии скорее географические, чем литературные. Я убедился в этом, путешествуя по югу Соединённых Штатов спустя много лет после того, как я сочинил мои первые рассказы. Пыльные, раскалённые от зноя посёлки, отчаявшиеся люди, — всё было так похоже на то, что я описывал в рассказах и первом ученическом романе. Возможно, это совпадение не случайно, ведь Аракатака — селение, где я провёл детство, — была в большей степени отстроена североамериканской компанией „Юнайтед Фрут“.
— А я вижу и более глубокие аналогии. Мне думается, существует прямо-таки родственная связь между полковником Сарторисом Фолкнера и твоим полковником Аурелиано Буэндиа, между Макондо и графством Йокнапатауфа. У тебя есть женщины с железным характером героинь Фолкнера. Попадаются и некоторые стилевые особенности, присущие только ему… Ты не становишься отцеубийцей, отрицая определённое, вполне конкретное влияние на тебя Фолкнера?
— Я говорил тебе и повторяю: я ставил перед собой задачу не имитировать великого Фолкнера, а его разрушить».
«Разрушать» Фолкнера Маркес начал тогда, во время болезни, лёжа в гамаке, подвешенном между двумя манговыми деревьями на берегу речушки Мохана, Сначала — может быть, и болезнь тому виной, — всецело попав в полон американца, о чём свидетельствуют черновики несостоявшегося, колоссального опуса «Дом».
«Палая листва», отжатая из разрозненных материалов «Дома» (поначалу Маркес назвал эту свою первую повесть «Скошенное сено»), — программное произведение. «Скошенное сено» представляло собой также нечто невразумительное, расплывчатое. Но в повести заявлено практически всё, что потом писатель будет развивать, прорабатывать, оттачивать, шлифовать. Впервые — и уже навсегда — выкристаллизовывалась его тема. Хотя довлел мистер Уильям Фолкнер, которому основоположник североамериканского рассказа XX столетия Шервуд Андерсон в начале литературного пути дал такое напутствие: «Вы, Фолкнер, — деревенский парень. Всё, что вы знаете, — это маленький клочок земли там, в Миссисипи, откуда вы вышли. Впрочем, этого достаточно тоже».
Сочиняя первую повесть, Гарсия Маркес сделал важнейшее для себя открытие — Макондо (просто колумбийское селение, которое с течением времени благодаря гению станет целым миром). И утвердился в истинности библейского постулата, что главное для человека — память смертная. После мучительных переделок, десятков, сотен вариантов, не мелочась, он мощным мазком начал свою большую прозу: «Что до трупа Полиника, умершего жалкой смертью, то, говорят, Креонт вынес указ, чтобы никто из жителей города не хоронил его и не оплакивал, а оставили бы его без погребения, не почтив плачем, на лакомство хищным птицам, что кинутся его пожирать». Это из «Антигоны» Софокла. А первая фраза первой главы первой повести Маркеса звучит так: «Впервые в жизни я увидел мертвеца». И он уже не метался из стороны в сторону, из одной крайности в другую, и даже, похоже, не особенно сомневался в верности выбранного направления, как это бывает с большинством начинающих писателей. Как тот же Фолкнер, начинавший в двадцать с небольшим с «несвоих» романов «Солдатская награда» и «Москиты». Рано услышав свой голос, Маркес, может быть, ещё и не совсем сознательно, а как бы по негласному завещанию деда, но подчинился своему врождённому чувству пути — хотя до полной творческой самобытности и свободы было ещё, конечно, далеко.
В Сукре Маркеса очаровало одно из местных преданий — о маркизе де ла Сьерпе, неземной красоты белокурой испанке, некогда жившей в далёком поселении Ла-Сьерпе («змея» в переводе). Обладая магической силой, она объезжала свои колоссальные владения, осыпая жителей дарами и исцеляя болящих. Вечная девственница, она прожила двести с лишним лет, а в канун кончины приказала прогнать перед окнами весь свой рогатый скот, и это заняло девять дней и девять ночей. Земля, истоптанная копытами, превратилась в болото Ла-Сьерпе, в котором она утопила несметные сокровища и секрет бессмертия. Было и другое предание — о соседке семьи Маркес Марии Амалии Сампайо де Альварес, глумившейся над образованием и культурой и бахвалившейся богатством; когда она умерла, ей были устроены пышные похороны. Эти предания позже легли в основу цикла превосходных очерков, а также вдохновили Маркеса на создание гениального литературного персонажа — Великой Мамы. Тогда же в Сукре, по одной из версий, он услышал и историю одиннадцатилетней девочки, которую бабушка заставляла отдаваться мужчинам за деньги (прообраз будущей Эрендиры).
Наконец Маркес выздоровел и вернулся в Картахену. В газете «Эль Универсаль» появилась здравица в его честь того же Эктора Рохаса, который написал в начале весны почти некролог. «В отчем доме на берегу тихой речушки Мохана наш товарищ Гарсия Маркес закончил редактирование и поставил последнюю точку в рукописи романа, который скоро выйдет в свет — „Скошенное сено“. Мы имели возможность ознакомиться с отрывками ещё в процессе работы и смеем утверждать, что это — серьёзная заявка на то, чтобы вывести Колумбию на бескрайнюю дорогу всемирного литературного процесса!»
Маркес делался городской знаменитостью. На него стали обращать внимание самые красивые женщины Картахены, а подружки из дома мадам Матильды порой обслуживали бесплатно, для смеха прося оставить автограф у них на животе, груди или ягодице. К тому же он возобновил роман с бесподобной в постели, «способной заменить полдюжины проституток» Колдуньей. Пятого июля 1949 года Габриеля вместе с его другом, адвокатом и писателем Рамиро де ла Эсприэлья, включили в жюри конкурса «Мисс Картахена», и они были удостоены чести вручить короны и скипетры двум победительницам (в те годы конкурсы красоты пользовались чрезвычайной популярностью и проводились чуть ли не в каждом городе Колумбии, Венесуэлы, Бразилии, Аргентины, Кубы). Вкусы Габриеля и Рамиро и в области литературы, и в области женской красоты были диаметрально противоположными: высокому тощему Рамиро нравились миниатюрные брюнетки, небольшого роста, Маркесу же в ту пору — крупные блондинки со смелыми формами. Они загодя написали цветистые речи, а перед выходом на сцену городского сада, где проводился конкурс, по предложению Габо обменялись текстами. Публика каталась по полу от хохота, когда они с выражением зачитывали написанное друг другом. Этот эпизод войдёт в роман «Сто лет одиночества»: Хосе Аркадио Второй и Аурелиано Второй также поменяются текстами выступлений.