Блудницы Вавилона
Шрифт:
Пракс усмехнулся.
— Пошли, раб. Тебя ждет мастер татуировок. Алекс размахнулся, собираясь швырнуть проклятую
дощечку в стойку ворот. Пракс и глазом не моргнул, но документ выхватил Гупта.
— Не глупите! Здесь по крайней мере удостоверена сумма вашего долга и есть печать. — Индиец протянул дощечку возничему, который с недовольным видом сунул ее за пояс.
— Гупта, у вас есть деньги! Вы можете выкупить меня. Несколько секунд индиец молчал; лицо его отражало
борьбу конфликтующих внутренних сил.
— Лучше бы вы этого не говорили. Я вложил деньги в наше совместное с Камбером предприятие и
— Нам в другую сторону, — сказал Пракс.
— И без лишнего шума, — добавил его спутник. — Веди себя прилично и делай, что говорят.
Он ведь рассказал Аристандру о своих насущных финансовых проблемах? Не мог не рассказать. Или все же… Проклятие! Почему Аристандр не предупредил, что долг может обернуться рабством? Почему не предложил оплатить злосчастный долг?
Или царский футуролог предвидел, что дело закончится именно этим — внедрением потенциального информатора в дом Фессании? Тогда зачем телохранитель сказал ему прибыть во дворец?
Потому что более вероятным представлялся вариант, при котором Алекс оставался бы на свободе. Аристандр вел свою игру, не забывая держать козырь про запас.
К несчастью, Алекс расстался с Гуптой, так и не рассказав ему о визите к царю Александру. Не зная о том, что произошло во дворце, как мог индиец помочь ему?
И еще одно. Если Аристандр не предусмотрел вариант с порабощением, то как он воспримет известие о том, что из Вавилонской башни Алекс отправился прямиком в дом Фессании? (Если, конечно, узнает об этом!) Не заподозрит ли Алекса в двойной игре? Не сочтет ли его рассказ о кассете частью хитроумного плана Фессании?
Нет, вряд ли, ведь пролилась кровь! Погибли люди! Впрочем, смерть мелких игроков могла быть приемлемой платой в доброй вавилонской интриге.
Но можно ли считать мелким игроком Мориеля? Сам цирюльник по крайней мере с таким мнением наверняка бы не согласился. А вот Фессания… Это ведь ее он имел в виду, когда говорил о клубке змей.
— Вот и умник! — сказал подручный Пракса. — Веди себя достойно и благоразумно. Смирись. Не проклинай богов. Копи денежку и не ленись. Не суй нос куда не следует. Не ковыряй в зубах на людях.
Алекса вели в рабство.
Путь до дома в северном конце улицы Писцов, около стены храма Мардука, занял не больше пятнадцати минут. Сама улица Писцов считалась престижным районом и вела к вратам Борсиппа. Если бы дома помечались номерами, дом Фессании значился бы под первым.
Глухие, с острыми зубцами стены поднимались на высоту трех или четырех этажей. Соседние дома по обе стороны улицы Писцов тоже отличались большими размерами, 1-го следующие постепенно, от крыши к крыше, уменьшались, что создавало любопытный эффект: улица выглядела более длинной, чем была на самом деле. Стоявшие в конце ее врата Борсиппа находились, казалось, на самой точке схода, где-то рядом с бесконечностью.
Да, действительно номер один.
— Кто отец Фессании? — спросил Алекс.
— Для тебя она — «моя госпожа», — поправил его Пракс. — Привыкай к новому обращению.
— Ладно. Так кто отец госпожи Фессании?
— Во плоти он здесь не живет, — сказал Пракс, когда они прошли через ворота, охраняемые чернокожим привратником. — Так что об этом не беспокойся.
— Не живет во плоти? Он что, умер? Его сопровождающие рассмеялись.
Как обычно, окна выходили во двор со всех сторон. На постоялом дворе их закрывали занавески из плетеного тростника, здесь же отверстия в стенах не только имели деревянные рамы, но и были завешены вавилонскими шторами из вощеного тростника, соединенными таким образом, что их можно было сворачивать и разворачивать. Во дворе нашлось место пруду с рыбой, трем финиковым пальмам и смоковнице, а также айве и многочисленным горшочкам с красными и дамасскими розами, поливкой которых занимался слуга. Поскольку дом располагался на западной стороне улицы, правая часть двора в этот час томилась под солнцем, тогда как остальная пребывала в тени, и в этой тени сидел на каменной скамье рядом с раскрытым ящичком дремлющий старичок.
Подойдя ближе, Пракс потряс старика за плечо. В ящичке лежали маленькие свитки папируса, пузырьки с цветными красками, кисточки и набор иголок.
Появление Алекса не прошло незамеченным, и из окон на него уже посматривали любопытные. Две женщины в ответ на его взгляд глупо захихикали. В другом окне появилась и исчезла девичья головка. Служанки. А вот и Фессания, в окне третьего этажа. Алекс замахал ей рукой, и Пракс тут же ударил его по пальцам. Фессания продолжала смотреть.
— А? Что? А… Наконец-то, — проворчал старик. — Становись-ка, парень, на колени. — Алекс нехотя подчинился. — Немного поближе! Не вытягивать же мне руки!
— Что ты собираешься делать?
— Нанесу татуировку, что же еще? Львиную голову. Красным и синим. Знак этого дома. На левую щеку.
— На мою щеку?
— Таково желание госпожи Фессании. На щеке будет чуточку побольнее, чем на лбу, но я постараюсь не задеть главные нервы. Когда выкупишь себе свободу, приходи ко мне снова — выведу. Почти ничего не останется. А вот если сбежишь и тебя поймают, тогда уж поставят клеймо, а его никакой кузнец не сведет.
Мастер порылся в ящичке, нашел то, что искал, и, приложив трафарет к щеке Алекса, взял угольную палочку.
— Займет час, не больше.
— И не шевелись, — предупредил Пракс. — У меня другие дела, но за тобой присмотрит Аншар.
— Горшок слушается горшечника, — заметил его долговязый темнокожий напарник. — Ты же не хочешь получить иголкой в глаз.
На рисунок ушло несколько минут, после чего Алексу пришлось еще час стоять на коленях, пока старик неторопливо прокалывал дырочки в его щеке и втирал подозрительно похожую на яд смесь кобальта с кадмием. Кровь стекала по подбородку вместе с потом, и мастер периодически вытирал ее грязной тряпкой. Наблюдала ли за процессом Фессания, Алекс не знал. Иголки, казалось, проникали в нервную систему головы, словно старик снимал копию его мозга.
Наконец все закончилось. Мастер вытер иголки все той же тряпкой, убрал инструмент в ящик и, насвистывая под нос, удалился.
Алекс попытался подняться с колен, но Аншар положил тяжелую руку на его плечо.
— А теперь сделаем тебе стрижку раба.
Какая-то толстуха, по виду кухарка, принесла чашу с водой, кусок мыла, ножницы, железную бритву и тяжело опустилась на табурет. Защелкали ножницы. Вьющиеся кудри упали на землю. Заскребла по коже бритва. Потом женщина вымыла ему голову мылом, что-то поправила, и от прежней прически остался гребень на макушке.