Блудные дети
Шрифт:
Словом, единственное, чего бы хотелось Дику – это узнавать свой дом.
Дик готов заплатить за картину двести фунтов. Впрочем, если я не согласен, мы могли бы обсудить цену. У меня есть время подумать. Завтра утром Дик позвонит, чтобы узнать окончательное моё решение. А пока оставит мне небольшой залог.
Торопиться с работой не нужно. Главное, чтобы вышло похоже.
Дик выпил свой чай, выложил на столик пятьдесят фунтов и, с обещанием позвонить на следующее утро, ушёл.
Итак, я художник.
Я
У-у-у...
Домик, в котором прошло детство Дика, я написал в два сеанса по три часа.
Перед домиком, для контраста и воздушной перспективы, я поместил воронопегую лошадку с телегой. Холмы за домом я оставил; оставил и лужайку. Море писать не стал. Зато насадил перед домом деревьев и украсил фасад лепкой.
То, что я согласился считать окончательным вариантом, был вялый, застывший пейзаж, один из тех, что во множестве предлагают уличные живописцы.
Я знал, что лучше ничего не сделаю. И просить за эту ерунду двести фунтов мне было как-то неловко. Впрочем, утешал я себя, Дик сам назначил такую цену. К тому же, никто и не ждал от меня шедевра.
Чтобы хоть как-то скрасить впечатление от картины, я решил сделать эффектным момент передачи. Двухуровневая прихожая, вмещающая маленькую площадку перед входной дверью, семь ступенек и пространство второго уровня, позволила мне исполнить всё именно так, как я и задумал.
Дело в том, что на противоположной от входа стене у нас висит большое зеркало. Картину я разместил слева от входной двери, но на втором уровне и так, чтобы вся она отражалась в зеркале. Дик, войдя и поднявшись по лесенке, неизбежно наткнулся бы взглядом на отражение – картина оказалась бы у него за спиной. Так всё и вышло.
Уже на пятой ступеньке Дик увидел в зеркале картину.
– Как дела? – безразлично спросил он, остановившись и вперившись в зеркало.
Я промолчал.
Точно обидевшись на моё молчание, Дик прямо на лестнице развернулся ко мне спиной, ухватился рукой за перила и замер. Потом снова обернулся, перепрыгнул через две ступени, по пути неловко улыбнулся мне и бросился к картине.
Спустя некоторое время, он произнёс:
– Good...
И, помолчав немного, спросил:
– Картина, стало быть, готова?
Неуверенность, а может быть, и разочарование, которые я различил в его тоне, заставили меня насторожиться.
– В чём дело, Дик? – спросил я, чувствуя, как ладони мои становятся влажными. – Что-то не так?
Дик виновато посмотрел на меня, потом взглянул на картину и вкрадчиво начал:
– Я понимаю... эти фотографии, что я дал тебе... они, конечно, старые. Там не очень видно, что дом... видишь ли, дом был белый.
– Понятно, белый! Он и есть белый, – я кивнул на картину.
– Но у тебя он вышел какой-то... голубой...
– Голубой?! – этот ужасный Дик сведёт меня с ума.
Господи! Ведь для меня всё только начинается. И неужели своими глупыми придирками этот джентльмен с замашками бюргера хочет испортить мне будущность! Конечно, дом голубой. Кто же будет писать белый дом чистыми белилами? Разве какой-нибудь дилетант. Я всего-навсего приглушил белизну, доведя её до зелени с голубизной.
Это-то я и попытался объяснить Дику, прочитав ему целую лекцию по теории цвета и в доказательство мазнув дом чистыми белилами.
– Видишь? – ткнул я кистью в белый мазок. – Видишь теперь? Ну во что это превращается?
Дик слушал очень внимательно. Моя речь, похоже, произвела на него впечатление. Но более всего поразил его белый мазок.
– Потрясающе! – сказал он, разглядывая белое пятно. – Так стало ещё хуже.
«Ещё хуже»! Я усмехнулся.
И странно, это простодушное и даже, может быть, случайное замечание, почти обрадовало меня. Радость эта была сродни злорадству. А я, признаться, никогда не думал, что можно злорадствовать по поводу себя самого.
Ещё как можно! Я не вспылил и не обиделся на Дика. Я принял эти два слова как заслуженное унижение. Думаю, всё дело в том, что я чертовски неуверен в себе. Хотя нет. Я уверен, что не имею права быть в себе уверенным. Я отлично понимаю, что художник я никудышный, но уж коли взялся, пусть и по необходимости, так подавай мне и славу, и первенство, и Бог знает, чего ещё.
Представим себе человека с желаниями непомерными, а возможностями скудными. Ну как тут не позлорадствовать! А если такой человек я самый и есть?
Дик попросил меня убрать белизну и сказал, что хочет сделать ещё один заказ. Завтра он привезёт фотографию и тот самый маленький портрет своей прабабушки. Моя задача – с их помощью написать большой портрет прабабушки Дика.
А, кроме того, Таня тоже хочет писать у меня свой портрет. И если я не против, завтра Таня приедет с Диком обсудить свой заказ.
Итак, договорились: завтра в 11.00. Дик оставил мне причитавшиеся деньги, забрал свой «Белый домик» и уехал.
– Завтра в одиннадцать у меня в ателье, – сказал я ему на прощанье.
Похоже, я всё-таки становлюсь модным портретистом. И гостиная Рэйчел действительно грозит превратиться в ателье художника.
Ну и дела-а!
К одиннадцати приехали Таня с Диком. Уже по их лицам я понял: что-то не так. А когда увидел в руках у Дика «Белый домик», я чуть не заплакал.
Оказалось, что Тане не понравилась телега.
– Выглядит слишком бедно, – объяснил за Таню Дик. – Думаю, нужно заменить телегу каким-нибудь экипажем. Может быть, кэбом? – обратился он к Тане.