Блудный брат
Шрифт:
Черт побери! Я почувствовал, что у меня начинает стучать в висках, мне не нравилось подобное состояние, но приходилось с этим мириться. Я слегка отодвинулся от полковника.
— Вы идете первым, это, наверное, понятно? И прошу помнить о тех двух стволах, которые постоянно будут нацелены на вас. Наверняка хотя бы один из нас не промахнется. — Я не мог отказать себе в удовольствии слегка пригрозить ему напоследок.
— Не сомневаюсь, — спокойно ответил Даркшилд. — Мне уже идти, или вы скажете когда?
Будда подскочил к окну и на секунду приподнял жалюзи, затем кивнул. Я отошел от пленника и показал ему направление невооруженной рукой. Дернув головой, словно стряхивая с носа приставшую паутину, он автоматическим движением поправил
— Куда, господин полковник?
— Издеваетесь? — рявкнул он.
Я понял, что он считает нас подготовленными несравненно лучше, чем это было на самом деле. Может, потому он и не пытался сопротивляться? Я вздохнул и посмотрел на своих товарищей с таким видом, словно хотел сказать: «Ну и как тут может хватить терпения?», но на самом деле хотел лишь проверить, не кивнет ли Кашель, давая понять, что знает, где живет полковник. Кашель не кивнул. Я посмотрел на пленника.
— Господи-ин полко-овник… — простонал я. — Будем спорить из-за каждой ерунды? Так мы никогда ни о чем не договоримся, — с сожалением закончил я.
— А что, должны?
— Наверняка — если бы вы не были нужны нам в комплекте, и тело и душа, то первое давно бы уже лежало на полу, а второе продиралось бы через коридоры преисподней. — Даркшилд неожиданно рассмеялся, и мне не удалось скрыть своего удивления иначе, как резко сказав: — Веселиться будем у вас дома. Повторяю вопрос…
— Холм Ольховая Роща, четыре, — ответил он.
Я снова повернулся к рулю, едва сдерживая ярость — необходимость действовать на ощупь всегда выводит меня из равновесия. Включив коми, я нашел нужную улицу и тронулся с места. Все ворота, включая внешние, открывались сразу же, стоило лишь нам к ним подъехать. Полковник хорошо оборудовал свой микроавтобус, и это придавало нам бодрости. Мы действительно шли по следу. Выехав за территорию части, я включился в общий поток машин. Я чувствовал, что мы близки к финалу, и потому усилил бдительность. И именно потому я вел себя словно чересчур усердный новичок — то и дело бросал взгляд на оба монитора, внешний и внутренний, проверял дорогу на экране ком-па, контролировал расход топлива и состояние тормозных колодок. Все было просто отлично, все словно сговорилось, чтобы усыпить мою бдительность, и я все больше нервничал, чувствуя себя все ближе к тому, чтобы совершить ошибку. Я прекрасно это осознавал, но не сделал ничего, чтобы этому помешать, то есть сделал бы, если бы мне хоть что-то пришло в голову. Но — не пришло, даже не знаю почему.
Я въехал на подъездную дорогу, невероятно узкую и извилистую, словно тюрбан страдающего болезнью Паркинсона турка; под конец мне пришлось дать задний ход, чтобы сделать последний поворот, и снизить скорость. Когда я уже почти остановился, полковник сказал:
— А вот и дом мой!
Я подумал, что его фраза звучит несколько странно и что вообще никто его об этом не спрашивал. Мгновение спустя я почувствовал, как напрягаются мои мышцы и — почти сразу же — расслабляются. Включенный по кодовой фразе автомат распылил порцию лишенного запаха газа, который валит человека с ног лучше любой дубины. На этот раз у меня не было времени на гипервентиляцию легких. Очень отчетливо, словно на экране компьютерного тренажера, я увидел, как на меня летит рулевое колесо, я даже не в состоянии был закрыть глаза. Я ударился лбом о ступицу руля, картина размазалась, размылась — и исчезла.
21
Почему этот сукин сын еще спит, подумал я, а потом еще подумал: кто? То есть — кто еще спит и кто думает? Как это кто? Я. Я? Почему я называю себя в мыслях сукиным сыном? Потому что это не я о себе думаю, только… Нет, что-то не так. О, опять думаю: просыпайся же, сукин сын! Сейчас, что-то опять не сходится, почему… Нет, об этом я уже думал. Ох, у меня голова треснет от этих мыслей! Может быть…
— Оуэн! Оуэн, черт бы тебя побрал…
«Нет, не может быть, чтобы я звал сам себя, — подумал я. — В молодости — да, порой мне случалось настолько забыть об окружающем мире, что приходилось самого себя призывать вернуться, но сейчас? Что-то не то, только что? Надо бы…»
— Оуэн…
Я определил положение собственных век и попытался их поднять; как ни странно, мне это удалось. Что-то чавкнуло, и в зрачки ударил свет, который я тут же проклял, но закрыть глаза я был уже не в силах. А когда я наконец обрел власть над веками, свет уже не столь жестоко бил в глаза, а увиденное требовало определенного анализа. Я долго вглядывался в два неподвижных силуэта, но ни они сами, ни их позы, ни вообще что бы то ни было не стоили той боли, которой сопровождались мои усилия. Короче говоря — у противоположной стены лежали Будда и сержант Теодор Л. Лонгфелло. Глупые имена и претенциозное «Л», на черта мне было их знать? Закрыв глаза, я переждал приступ боли, а потом почувствовал себя просто прекрасно, во всяком случае, я не ощущал пут на запястьях и лодыжках. Но они наверняка были, ведь иначе я не лежал бы как баран, а действовал, верно? Оуэн Йитс — мастер действия. Даже некоторые критики это признают: язык у него убогий, в сокровищницу человеческих знаний он ничего не вносит, но что касается действия — он изворотлив как змея. Я снова открыл глаза.
— Сейчас перестанет болеть, — сочувственно сказал Кашель.
— У тебя то же самое было? — пробормотал я.
— Да, что-то на основе картенопила…
— Дерьмо, — согласился я. — За применение этой дряни нужно бить цепями по… У-у-хх.. — Волна боли прокатилась под черепом, словно карательный батальон.
— Три приступа, у нас было именно столько, — услышал я голос Будды. Теперь я уже знал, что это он назвал меня сукиным сыном. — Потом будет легче…
— Наверняка, — сказал я лишь затем, чтобы продемонстрировать свою невосприимчивость к боли.
— Плохо переносишь?
— Плохо, если принять во внимание, что со стороны водителя окно было открыто и почти вся порция угодила ко мне в легкие. — Я стиснул зубы, дернулся и сел. Особо болезненных ощущений не наблюдалось. Ну и хорошо. Кашель сидел на полу ближе к двери, выпрямив ноги и положив руки на колени. Будду бросили на покрытый искусственным паркетом пол, возле закрытого ставнями окна, с наручниками на лодыжках и запястьях. Как и у меня.
Кашель язвительно усмехнулся:
— О вашей шкуре они не заботятся так, как о моей. Вряд ли его следовало понимать буквально.
— Думаешь, у нас мало времени? — спросил я. Он кивнул. Будда беспокойно пошевелился.
— Я тоже знаю, что времени у нас немного… — Он застонал и дернулся, пытаясь изменить позу. — Но вы еще кое-что знаете. — Он явно заволновался.
— Они заботятся о состоянии кожи сержанта на случай возможного вскрытия, поэтому его не сковали, лишь опрыскали каким-то обездвиживающим аэрозолем. Для нас вскрытия не предполагается, так что скрывать им нечего. — Я проанализировал содержание своей речи и не нашел в ней ни единого изъяна. — Если мы можем что-то сделать, то нужно делать это сейчас, подобного рода смеси, — я. показал подбородком на Кашля, — действуют недолго.