Блюз мертвых птиц

Берк Джеймс Ли

Риторика — никчемная штука, пользы от нее как от сита с водой посреди пустыни. Когда я был еще мальчишкой и играл питчером в Американской бейсбольной лиге в 50-е годы, один кэтчер из старой Евангелистской лиги дал мне совет, который я помню до сих пор, хотя и не могу рекомендовать его всем. Жестче и грубее, чем Евангелистская лига, наверное, не бывает. На поле временами паслись коровы, а в прожекторах освещения осталось так мало рабочих ламп, что полевые игроки временами не могли найти мяч в траве. Игроки курили на скамейках запасных, бросались вазелиновыми шариками и плевали себе под ноги жевательным табаком, а позже крутили битами перед питчерами, как вертолетными лопастями. Они дрались на кулаках

с арбитрами и друг с другом, являлись на игры с похмелья и частенько оттягивались в знаменитом борделе «У Маргариты» в Опелусасе, соревнуясь по количеству подходов. Мой друг, питчер из Новой Иберии, был предельно прост. Он дал мне такой совет: «Всегда прячь мяч в перчатке или за ногой. Никогда не позволяй отбивающему видеть свои пальцы на швах мяча. Если чувствуешь, что дом не пробить, брось мяч отбивающему в промежность, пусть почувствует, что такое обрезание без наркоза. Затем кинь режущий мимо дома. Он ударит по нему, чтобы не показаться трусом, но не попадет. Затем брось чендж-апом, ведь он будет ждать хитер. Если же он начет выделываться и трясти битой в твоем направлении, не обращай внимания. Просто добей его форкболлом».

Вопрос в том, где и когда бросать форкболл. Тем утром в офисе я увидел рекламу евангелистского концерта в Каджун-доум в Лафайетте. Гвоздем программы был не кто иной, как Амиде Бруссар, священник, которого я видел выходящим из дома Дюпре через боковую дверь.

Где-то в начале 70-х годов религиозные движения пятидесятников и фундаменталистов почувствовали второе дыхание и начали быстро расти в южной Луизиане. Этому феномену, вероятно, есть множество объяснений, но основные причины достаточно просты — это влияние телевизионной религии, где элемент развлечения был не слабее теологии как таковой, и упадок франко-акадийской культуры, в которой выросло мое поколение. В 50-х годах судопроизводство все еще велось от руки на формальном французском языке, каджунский французский был языком общения практически во всех сельских регионах округа, а в таких городах, как Лафайетт и Новая Иберия примерно для половины населения французский вообще был родным языком. Но в 60-е годы каджунским детям запрещали говорить по-французски в школах, и язык, принесенный Эванжелиной из Новой Шотландии в 1755 году, пришел в упадок и стал ассоциироваться с невежеством, неудачей и бедностью. Рыбаки южной Луизианы стали стыдиться своего происхождения и самих себя.

Мой опыт говорит, что, когда люди боятся и не понимают исторических изменений, происходящих вокруг них, они начинают искать магию и высшую силу, которые позволили бы им решить все проблемы. Они хотят шаманов, говорящих на языках, пусть даже на арамейском, языке иудеев. Они хотят видеть, как хромые, слепые и смертельно больные люди исцеляются на сцене. Они хотят, чтобы святой дух спускался через крышу актового зала и зажигал их души. И они хотят проповедника, способного играть на пианино как Джерри Ли Льюис, но при этом петь евангельские песни, написанные ангелами. Кровь Христа, святая вода и гипнотическое пустословие провидцев слились воедино в религии, не имеющей названия и не признающей стен, в вере, которую люди несут как горящий меч, заставляющий врагов съеживаться от страха.

В этой церкви есть входная плата, но, несмотря на широко распространенное мнение, она вовсе не всегда взимается деньгами. Той ночью Клет Персел и я отправились в Каджун-доум и слились с толпой у главного входа. Почти все места были заняты. Освещение создавало радужное сияние над толпой, которая гудела, как огромный пчелиный рой. Когда Амиде Бруссар поднялся на сцену, толпа словно выпустила электрический разряд. Люди хлопали в ладоши, топали ногами и смеялись как дети, словно старый друг вернулся с радостными новостями.

Надо отдать ему должное — Амиде был блестящим оратором. Каждое его предложение било

наповал. Его дикция и голос были такими мелодичными, словно они принадлежали Уокеру Перси или Роберту Пенну Варрену. Он заставлял людей смеяться. Затем, безо всяких признаков смены передач, он начал говорить о сатане и Апокалипсисе Иоанна Богослова. Он рассказывал о жертве Христа, о бичевании и терновом венце, о гвоздях, пронизывающих его руки и ноги. Я чувствовал, как растет напряжение толпы. Бруссар мастерски внушал этим людям чувство страха, волнения и сомнения в самих себе. Когда напряжение собравшихся достигло пика, когда люди крепко обхватывали себя за грудь руками и дышали ртом, как будто у них заканчивался кислород, он поднял руки и молвил:

— Но его мучения освободили нас. Наши грехи оплачены, как если бы вы оплатили страховку вашего друга, как если бы вы оплатили его юридические и больничные счета. Ваш друг может заявить всему миру: «У меня больше нет долгов, потому что они уже оплачены». Вот что Иисус сделал для вас.

Изменения в аудитории произошли мгновенно, словно кто-то включил огромный вентилятор и прохладный бриз освежил лица собравшихся. В эту минуту я думал, что он начнет исцелять калек и смертельно больных, что не так уж и сложно провернуть в контролируемой среде. Но Амиде был гораздо умнее и дальновиднее, чем его коллеги по цеху. Вместо того чтобы заявить о своей способности исцелять или о том, что Бог через него врачует страждущих, он поведал собравшимся, что эта власть принадлежит им и что все, что им нужно было сделать — это протянуть руку и взять эту силу.

— Вы не ослышались! — прокричал он в микрофон, его серебристые волосы и высокий лоб блестели, а глубоко посаженные бирюзовые глаза ярко сияли на поношенном лице. — Вы не потратите на это ни гроша! Вам не нужно давать клятву верности или вступать в ряды прихожан церкви. Вы уже все сказали тем, что присутствуете здесь. Сила святого духа находится в вас. Она с вами, где бы вы ни были, и с каждым днем она становится сильнее. Теперь вы состоите в особенной группе. Не нужно больше ничего делать. Если завтра же ваша жизнь не изменится, придите и скажите мне об этом. И знаете что? Я говорил так уже десять тысяч раз, и этого так ни разу и не произошло. А знаете почему? Потому что, если вы спасены, никто и никогда не сможет отнять у вас это спасение.

Я никогда не видел, чтобы местная аудитория столь долго и столь энергично рукоплескала кому-то, кроме Амиде Бруссара.

Клет отправился в туалет и присоединился ко мне уже в вестибюле. Он не снимал солнцезащитных очков и был одет в ситцевый костюм, панаму и тропическую рубашку с воротником поверх пиджака, отдаленно напоминая колониста на улицах Сайгона.

— Один мужик в сортире обмолвился насчет большой вечеринки в честь Бруссара в местечке на реке Вермилион. Что будем делать?

— Поехали.

— И что ты обо всем этом думаешь, кореш? — спросил он.

— Думаю, что он бы, наверное, самому дьяволу сковородку впарил, — ответил я.

— Но и на плохого парня он не слишком-то похож. Слыхал я и похуже.

— Он скользкий торгаш. Он умнее и хитрее большинства других коммерсантов, но он мошенник, так же, как и Варина Лебуф и семейка Дюпре.

Клет уже знал о связи между Вариной Лебуф и лодкой Крис-Крафт с рисунком рыбы-пилы на носу, и я видел, как изменилось выражение его лица при упоминании ее имени. Я положил руку ему на плечо, и мы отправились к выходу.

— Выбрось ее из головы, — буркнул я.

— Уже выбросил.

— Врешь. Когда переспишь с женщиной, всегда такое впечатление, что ты уже на ней женат. Клетус, ты — не парень на одну ночь.

— Может, тебе об этом всей долбаной аудитории доложить?

— Эй, потише вы там, — сказал мужчина, идущий впереди нас.

Клет неуверенно поднял глаза.

— Ох, простите, вы это мне? Первая поправка к конституции на нас не распространяется только потому, что ты так решил? Ты это пытаешься мне сказать?