Бобби фишер идет на войну
Шрифт:
Фишер редко проигрывал, и каждый проигрыш психологически выбивал его из колеи. Как же подействует на него это поражение? Повсюду говорили о «поворотной точке», о том, что матч стоит «на распутье». В газете «Известия» гроссмейстер Давид Бронштейн написал: «Чемпион мира наконец вернулся к наступательной игре и теперь, возможно, целиком проявит свои многочисленные таланты».
Однако 12-я партия прошла довольно спокойно — некоторые гроссмейстеры назвали её попросту «скучной». То, что будет ничья, стало понятно ещё за два десятка ходов до того, как этот результат был скреплён рукопожатием, и игра продолжалась, вероятно, из чистого упрямства. Единственное, что вызвало некоторое удивление, — это капли пота, стекающие с бровей обоих соперников. Несмотря на жаркий день, Фишер настоял, чтобы кондиционеры отключили
Позже Шмид получил письменное требование Фишера, чтобы тот освободил первые семь рядов кресел: «Зрители сидят слишком близко и чересчур шумят, так что я слышу их разговоры, кашель и смех. Это недопустимо на матче за звание чемпиона мира, и я требую, чтобы вы с организаторами предприняли немедленные действия для полного и окончательного исправления этих условий, предоставив мне полный отчёт о сделанном». «По стандартам Бобби, это было обычное письмо», — сказал Шмид, попытавшись не обращать на него внимания. Однако для Фишера, а следовательно, и для организаторов шум являлся постоянным раздражителем.
Худший момент для чемпиона.
Жалобы вызывали в Фишере душевный катарсис. Тринадцатая партия это отлично продемонстрировала. Даже просто сделать 74 хода в течение девятичасового марафона — это уже огромное напряжение. Большую часть времени позиция оставалась невероятно сложной, и было не ясно, кто выигрывает. К. Александер назвал партию «битвой античных масштабов». При доигрывании Фишер отдал фигуру, но взамен активизировал свою пешечную фалангу на ферзевом фланге; пешки медленно, неуклонно и угрожающе двигались по доске. Несколько раз под невероятным давлением Спасский находил спасительный маневр. Но на 69-м ходу, выбившись из сил, он дал ошибочный шах ладьей; советская пресса назвала это «роковым шахом». После него Спасский уже не мог помешать превращению одной из пешек Фишера в ферзя. «Бобби вложил в этот эндшпиль больше, чем когда-либо в своей жизни», — сказал Уильям Ломбарда. Когда Фишер покинул сцену, Шмид — игнорируя американские заявления относительно его предпочтений — сел напротив деморализованного Спасского и посмотрел с ним финальную стадию партии. Несмотря на ошибку и усталость, Спасский утешился в таком tour de force. Давид Бронштейн переигрывал партию множество раз и так написал о ее восхитительной сложности: «Словно загадочный сфинкс, дразнит до сих пор она моё воображение».
В Исландию прибыла жена чемпиона Лариса вместе с жёнами остальных членов команды. «Надеюсь, я помогу ему и отдыхать, и размышлять», — сказала она. После титанических, но тщетных усилий в предыдущей партии Спасскому требовалось время на восстановление. Утром перед 14-й партией был взят второй тайм-аут. Ульвар Тордарсон, прекрасный шахматист и окулист, которого незадолго до начала матча попросили быть официальным врачом, обнародовал заявление о том, что «сегодня утром (в 10.20) Борис Спасский был обследован. По медицинским показаниям я советовал ему не выходить на сегодняшнюю партию». Точная природа болезни не называлась. Сейчас Тордарсон говорит, что ничего серьёзного не было: простуда, вызванная стрессом. Когда доктор прибыл к Спасскому в отель «Сага», чемпион был достаточно здоров, чтобы шутить. «Он предложил мне сыграть партию в шахматы. Я сказал: "Ваше призвание — шахматы, моё призвание — медицина"».
Крамер не проявил сострадания. «Бедняга Спасский. Его свалил какой-то русский вирус, потому что с исландским климатом всё в порядке. Возможно, ему нужна пара дней, чтобы пообщаться с женой и ненадолго забыть о шахматах». Потом Крамер отправился к Тордарсону, требуя медицинский отчёт, но был выставлен за дверь. «Прежде чем его вышвырнуть, я объяснил ему этические правила отношений между врачом и пациентом», — говорит Тордарсон, передавший отчёт Шмиду и запретивший арбитру публиковать его. Крамер пытался добиться текста документа и от Шмида, но получил второй отказ. «Спасский чувствует себя неважно. Вот и всё», — ответил ему немецкий гроссмейстер. Широко распространённым прогнозом в западной прессе был такой: Спасский, отстающий в счёте и невероятно уставший, теперь капитулирует без борьбы.
ГЛАВА 17
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
Теперь у меня не осталось ничего, кроме жены.
После потрясений первой половины матча организаторы и соперники наконец-то занялись обычной рутиной. Шок от общения с Фишером прошёл. Подобно жителям оккупированного города, все мало-помалу приспособились к новому стилю жизни. В день приходило одно-два письма с жалобами, иногда за подписью Фишера, иногда Крамера; были угрозы, истерики, ультиматумы. Но в этой регулярности наличествовала успокаивающая, предсказуемая динамика — партия, выходной(ые), знакомые процедуры. Как при оккупации, граждане не могли позволить себе расстраивать завоевателей: всегда существовала опасность, что жалоба Фишера разрастётся до неимоверных размеров. Некоторые протесты начали переходить грань разумного; уровень напряжения среди организаторов увеличивался, если не предъявлялось никаких претензий: что ещё задумал Фред Крамер?
Миллионер из Милуоки, бывший президент Шахматной федерации США, Крамер был невысоким человеком с гигантским эго, сколотившим свой капитал на осветительном оборудовании. Брэд Даррах описывал его так: «Полтора на полтора метра плюс сапоги» и добавлял, что в зависимости от настроения он мог «выглядеть как любой из семи диснеевских гномов». Когда Фреда Крамера окружали журналисты, маленький рост скрывал его в толпе, и всё, что доставалось оставшимся снаружи, — это писклявые фразы, несущиеся из ниоткуда.
Тогда Крамеру было под шестьдесят, и официально он являлся вице-президентом ФИДЕ, ответственным за 5-ю зону (США). Он стал неофициальным представителем Фишера после того, как Эдмондсона без долгих рассуждений уволили. Трудно представить столь противоположные фигуры, как Эдмондсон и Крамер. Полковник американских ВВС Эдмондсон имел величественную военную выправку и умиротворяющее воздействие на окружающих. Бывший капитан Крамер легко выходил из себя и обладал большим самомнением. Однако за работу, проделанную в качестве президента Шахматной федерации США, его уважали: он ввел систему Эло, названную так в честь её изобретателя, профессора математики Эрпада Эло, которая измеряла силу игры шахматистов. Крамер оставил федерации немалое состояние.
Он считал себя исполнителем множества ключевых ролей: охранник американского гения, главный организатор, стратег и публичный представитель, равный президентскому главе персонала, преграждающему путь в Овальный кабинет. На самом же деле он был главным мальчиком на побегушках, отвечавшим за группу менее значимых слуг, которые с напряжением ждали приказов Фишера и исходили потом в том случае, если не могли удовлетворить запросы своего переменчивого хозяина в любое время дня и ночи. Однажды он и сам подтвердил это: «Я уполномочен только жаловаться». Так он и делал. Дня не проходило без его грубых писем. Он жаловался и лично, иногда шепча чиновникам что-то на ухо в общественных местах. «Громогласный шёпот от Дюймовочки», — писала «Guardian».
У него была привычка собирать импровизированные пресс-конференции в вестибюле игрового зала или в фойе гостиницы «Лофтлейдир», не представляя, насколько смешными или напыщенными считают их журналисты. Он наслаждался вниманием и разыгрывал драму последних событий, используя оригинальный словарь, состоящий в основном из военных метафор, например: «Русские поддерживают свои войска бумажными заграждениями». Не будучи одарён необходимыми качествами ума, такта и дипломатии, он являлся настоящей находкой для журналистов, поскольку всегда говорил что-нибудь, что можно было процитировать. В области пиара Крамер лет на двадцать опередил своё время, защищая поведение Фишера оскорбительными упрёками в адрес другой стороны, вместо того чтобы извиняться. Чем более абсурдным становилось поведение Фишера, тем более горластым был Крамер. Русские всегда говорили «чушь» и «ерунду». Чиновники были «глупыми», «некомпетентными» и «предвзятыми».