Боец
Шрифт:
– Во! – обрадовался Соболев. – Стишок в тему!
Нараспев прочел:
Шел я лесом,Видел чудо —Два крестьянина сидят,Зубы черные, гнилые,Лошадиный …уй едят!Опять посмеялись.
Павел засомневался:
– Слушай, Миша, по-моему, стишок неправильный.
– Почему?
– Лошадиный… Лошадь – это же женщина!
Соболев засокрушался:
– Ах ты неуч, неуч. Ты в школе уроки
Павел пожал плечами – может, и прогуливал, дело молодое, все мы уроки и лекции иногда прогуливали, не без того…
– Поясняю, раз ты мой друг, что лошадь – это не самка, а конь – не самец. Это одно и то же. Как в песнях: «Кони, кони», «Лошади, лошади». Женщина у них – кобыла, а мужчина – жеребец, а мужчина без яиц, кастрат, – мерин.
– Вот как? – закивал Павел.
Стали подтягиваться слушатели из других отделов, выпуская губительный табачный дым и щурясь.
– А откуда ты этот стишок выгреб? – спросили Соболева. – Сам сочинил?
Соболев отмахнулся:
– Ты что! Это еще с раннего детства помню. То ли из песни, то ли из присказки.
– Может, Высоцкий? – предположил Володя Саев.
Соболев запротестовал:
– Не-е, не его стиль… – И тут же усомнился: – А может, он. Мой батя, царство ему небесное, увлекался Высоцким, когда напивался, всегда его слушал, даже танцевал…
– Как можно танцевать под Высоцкого? – удивились вокруг.
– Он мог!
– Ненавижу Высоцкого! – подал голос кто-то.
– Почему?
– У меня отец был такой же фанат-алкаш. Все поганые воспоминания детства связаны с отцом и песнями Высоцкого, которые давали фон его безобразиям!
– Нет, это не Высоцкий, – уверенно заявил Зажаев, из оперов. – Это скорее Пушкин.
– Разве мог Пушкин написать такое?
– Пушкин мог все! Он гений! – стал усердно отстаивать свою идею Зажаев. – По телевидению даже показывали передачу про стихи Пушкина с ругательствами.
– Ты видел?
– Я не видел. Но я читал «Литературную газету»…
– Го-го! Зажаев – литературовед!
– А что, очень там все интересно. Как писатели и деятели культуры грызутся и ненавидят друг друга, как плетут интриги, как разворовывают дачи и земли, как дают премии по блату… Очень интересно… Так вот, там была статья про эту телепрограмму, и там писали, что не дело выносить стихи Пушкина, предназначенные для личного пользования, на открытое обсуждение. Он писал такие стихи в личные альбомы, писал их в письмах близким друзьям…
– Что, думаешь, похоже на Пушкина?
– Стиль похож… Сравните:
Мчатся тучи,Вьются тучи,Невидимкою лунаОсвещает снег летучий;Мутно небо,Ночь мутна.– Да, похожий стиль.
– Очень похоже, тем более крестьян упоминают… То время. Крепостные голодные крестьяне…
– Не, Пушкин молодец, он написал все великое, и стихи, и прозу!
– Слушайте, стихотворение про Пушкина, в тему.
– Чье?
– Да вы его знаете!
Пушкин был веселыйВ курилку заглянула строгая Антонова:
– Господа филологи, знатоки литературы и любители русского языка, может, прекратите поэтический диспут и вернетесь к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей по раскрытию преступлений?
Все разбежались, как серые мыши…
Ровно в шесть вечера Павел вышел из стен родного управления полноправным отпускником. Оставалось еще завтра заскочить в бухгалтерию за отпускными, дела же он успешно передал занывшим Соболеву и Килькину.
– Забирайте, забирайте! Потом я отдуваться за вас буду, когда вы в январе свалите на Роза Хутор на горных лыжах кататься!
Павел вышел из управления с довольной улыбкой – пусть что хотят, то и творят в начале января, ему и так будет декада оплачиваемых государством каникул!
Летний день источал аромат надвигавшегося дождя – небо укрыла пелена серых туч, готовых расплакаться мириадом холодных слез. Легкий ветерок веселил душу – месяц он будет бездельничать, спать сколько влезет, смотреть телевизор хоть до утра, валяться на пляже, не заботясь ни о чем. Отпуск. Летом уйти в отпуск – мечта! И эта мечта сбылась.
Управление располагалось прямо напротив городского парка, пестревшего зонтами кафе. Павел направился к ближайшим столикам, взял себе стакан газировки и тарелку теплых пельменей, обильно политых шашлычным кетчупом. Он без аппетита поел, попивая напиток, снова листал тетрадь.
– Здравствуйте. Это снова я, – прозвучал звонкий голос над головой Павла. – Вы говорили, что мы с вами побеседуем после…
Павел поднял глаза. Медсестра Маша. Работа не хотела отпускать.
– Вы? – Павел удивился, но, невзирая на совершенно сексапильный вид медсестры без медицинского халата (простенькое легкое платье ей очень шло), ощутил досаду. – Присаживайтесь. – Он указал на белый пластиковый стул рядом с собой. – Хотите чего-нибудь? Я закажу. Не ожидал вас здесь встретить.
– Я отработала, завтра у меня выходной. Домой идти особого желания нет. Прогуливалась по парку, увидела вас.
– Может, вы меня специально поджидали?
– Может быть, – рассмеялась Маша, но тут же помрачнела. Ее красивое лицо теперь выражало серьезную озабоченность, а выразительные глаза, на которые Павел сразу обратил внимание, наполнились мерцающим внутренним светом. От такого свечения у любого мужчины начинало сосать под ложечкой, и было понятно почему.
Павел напряженно рассмеялся:
– Интересная тетрадь. Вы читали?
– Читала. Много говорила с Алешковским, слушала его рассказы. Он не походил на других наших больных, с виду был абсолютно нормальным. Но наш главврач держал его взаперти. Бывали, конечно, моменты, когда Алешковский начинал панически бояться.