Боевой эксперимент
Шрифт:
Ну, что же… Он был к этому готов. Жалко, конечно, что не увидит больше ни Лизу, ни сына… Но Шаман, мучимый чувством вины, их не бросит. Присмотрит. Значит, можно будет уйти спокойно, не унижаясь и не дергаясь, не роняя честь офицера.
Его не трогали примерно сутки – в помещении без окон и с постоянным освещением сложно разобраться с течением времени. А потом – началось…
Наверное, это можно было бы назвать допросами. Хотя, по большому счету, они допросами как бы и не являлись… По крайней мере, ментам, да и прокурорским, тут ловить было нечего. Разные, постоянно меняющиеся, лица безымянных собеседников. Перепады от угроз до заискивания.
В промежутках между допросами Артем должен был заниматься творчеством – подробно описывать на бумаге все, что он делал в те годы, что прошли после его побега из Красногорского СИЗО. Где был, кого видел, что кто говорил…
После того как он извел приличную по толщине пачку бумаги, ее забрали. А на столе оказалась новая пачка чистых листов. И – все сначала. Где был, что видел, что кто говорил… Кроме того, откатали пальцы, сфотографировали анфас, профиль и вполоборота, всего обмерили и ощупали люди в белых халатах, такие же немногословные, как и охранники.
Артем не дергался и не пытался скандалить – хотя иногда и хотелось. Добросовестно выполнял все, что ему говорилось. Опять же, понимал – это не извращенные фантазии тюремщиков, не издевательство такое изощренное. Порядок такой. Положено.
Напоследок был полиграф. На голове, на руках и на теле закрепили датчики, а потом долго и нудно задавали вопросы. Все те же самые, что уже многократно задавались до этого. Только в другом порядке, который также менялся после каждого допроса.
И после этого, казалось, о присутствии Артема Рождественского на этом объекте просто забыли. Хотя забыть – вряд ли. Кормежку давали стабильно – значит, помнили. Просто так же неожиданно, как и начались, без каких-то предупреждений, закончились допросы-беседы, исчезла бумага со стола.
Через три дня – если судить по числу съеденных Артемом паек – после проверки на полиграфе дверь его камеры отворилась. В коридоре стояли мрачные вертухаи, числом трое. Один держал в руках комплект полевого офицерского обмундирования, только без фуражки, портупеи и погон. Еще один – сапоги.
– Переодевайтесь, – форму аккуратно выложили на стул, сапоги поставили рядом. Сами вышли, прикрыв за собой дверь.
Артем спокойно, без спешки – ему торопиться некуда, туда, куда его должны направить, он всегда успеет – переоделся. Одернул и огладил гимнастерку, поддернул голенища сапог. Надо было отметить, что и обмундирование – новое и тщательно отглаженное, кстати, – и сапоги пришлись впору. Так не зря же его здесь измеряли…
Только переоделся – дверь опять отворилась. Все те же трое.
– Пойдемте…
А чего бы и не пойти?.. Пошли.
Шли довольно долго. Длинный коридор, по обе стороны которого – безликие равнодушные двери. Полная тишина, нарушаемая только звуком шагов Артема и его конвоя.
В конце коридора – лестница. Поднялись выше этажом. И снова коридор, и снова двери…
Возле одной из-за спины послышался возглас:
– Стоп! Пришли…
Вертухай, приоткрыв дверь, засунул внутрь голову, пробормотал что-то скороговоркой. Все, что сумел уловить Артем из сказанного, так это только свою собственную фамилию. А потом охранник открыл дверь пошире, сделал шаг в сторону и кивнул Артему:
– Заходите…
Рождественский шагнул в комнату.
По размерам – чуть побольше его камеры. Тоже без окна – у Артема вообще появилось подозрение, что этот объект имеет несколько подземных уровней, на которых они и находятся. Прямо напротив входной двери – стол. За столом – трое. Один – в форме, моложавый генерал-майор. Справа и слева от него – гражданские. Вроде как гражданские. Хотя физиономии… Обветренные, прокаленные солнцем на полигонах. Не спутаешь. Судя по возрасту, оба должны быть в чине не ниже полковника.
Чуть в стороне, у торца стола – вроде как и с этими тремя, а вроде как и сам по себе – еще один. Пожилой мужик, в чьей внешности уж точно ничего нет от человека военного. Смотрит куда-то в сторону и задумчиво так улыбается. А лицо… Лицо очень знакомое. Где-то уже Артем его видел раньше. Но вот где?
Вспомнить он так и не успел. Один из «гражданских полковников» повел квадратной челюстью и хрипло рявкнул:
– Доклада не слышу, военный! Вваливаешься, как пьяный матрос в кабак…
Вот тут Артем откровенно растерялся. Чего они от него хотят? «Молитву» зэка? «Обвиняемый Рождественский, статья такая-то»… Но это не менты и не гуфсиновцы, в этом Рождественский мог поклясться. Те так себя не ведут. Да и форма у генерала…
Хотя… Прозвучало слово «военный»…
– Майор Рождественский прибыл…
Куда – прибыл? Для чего – прибыл? Кто, в конце концов, перед ним?! Ну, а что майор… Так вроде бы приказа о лишении его воинского звания не было. По крайней мере, он за ознакомление не расписывался.
Впрочем, «гражданский полковник» удовлетворенно кивнул и откинулся на спинку стула.
Генерал встал с места, взял со стола лист бумаги. Перед тем как начать читать, откашлялся. А Артему как-то вдруг, неожиданно, стало смешно. Нет, ну надо же! «Тройка»! Сейчас генерал зачитает приговор, остальные двое его по-быстрому подмахнут, а Дед – «исполнит» тут же, в соседнем кабинете… И, взглянув на Деда, Артем вспомнил, где видел его. У могилы Багрова, в Красногорске! Он тогда еще стопочку за помин души Федора Аверьяновича с ними принял. А потом долго о чем-то с Максимом в сторонке говорил…
Генерал наконец-то закончил кашлять и начал читать:
– Приказ министра обороны Российской Федерации…
5
…А в Подмосковье, на даче, тихо наслаждался отдыхом – вполне, кстати, заслуженным – пожилой мужчина.
Сидел в глубоком и удобном кресле, на веранде, закутав ноги в теплый толстый плед, и читал книгу на английском языке. Попутно буквально впитывал запахи русской осени – легкий флер увядания, смешанный с ароматом горящих где-то листьев. Мужчине было по-настоящему хорошо и спокойно. Он наконец-то чувствовал, что вернулся. Домой…
Он вернулся без шума и без помпы. Прошел обязательную в таких случаях и проверку на вшивость и был отправлен на пенсию. Не пел с первыми лицами государства песню «про Родину», не раздавал многочисленные интервью, в которых рассказывал о нелегкой работе разведчика. Его не встречала семья, близкие и дальние родственники – их у него просто не было; ему пришлось отказаться от тихого семейного счастья, сделав выбор в пользу Отечества. У него по-прежнему не было имени. То есть имя, конечно же, было, но только и лицо его, и имя были отнесены к разряду государственной тайны, и открыть их широкой публике смогут через много-много лет. А может, не смогут никогда. Слава – зачастую незаслуженная – удел провалившегося разведчика. А он, хоть и был на грани провала, но все же сумел его избежать. Прошел свой путь до конца.