Боевой гимн
Шрифт:
— Пятьдесят с лишним русских из твоей армии, взятых в плен в битве при Испании и в стычках при последующем отступлений мерков. А также четыре с лишним тысячи карфагенян. И, — Гаарк сделал многозначительную паузу, — твоя, как ты выразился, жена.
Ганс не сводил с кар-карта горящих глаз.
— Еще у меня есть Хинсен, хотя ты был бы только рад, если бы он отправился на пиршественный стол. А что касается остальных, то все очень просто. Многие из них работали на литейных заводах, даже на железной дороге и в оружейных мастерских. Мы сами захватили в плен около полусотни ваших людей из числа дозорных, наблюдавших за территориями между Внутренним и Великим морями. Я обещаю тебе, что все они останутся живы до тех пор, пока будут работать на нас.
— Или?
— Или они пойдут на пиршественные столы сегодня же вечером. Если ты откажешься сотрудничать.
Сердце Ганса разрывалось на части. Если бы он был один, он бы ни секунды не сомневался. Его ответ был бы однозначен и окончателен. И почему только Тамира вошла в его жизнь? В Гансе до сих пор жил червячок сомнения, нашептывающий ему, что молодая девушка, спящая сейчас в юрте, была в союзе с ордой, что они специально подослали ее к нему, чтобы поколебать его решимость. Но он понимал, что такого не могло быть. Ганс слишком часто смотрел в глаза Тамиры и провел с ней слишком много ночей, чтобы сомневаться в ее любви к нему и в своей любви к ней, любви, о которой он даже не мечтал.
Но у них был выход. Одно последнее ужасное мгновение — и они свободны. Это лучше, чем такое существование среди живых мертвецов.
— Жизнь или смерть для всех, — повторил Гаарк. — Насколько мне известно, на тризне по кар-карту мерков ты стал свидетелем убийства ста тысяч человек и один остался в живых.
Ганс усилием воли отогнал от себя жуткое воспоминание. «Полная крови яма, безумие гигантской гекатомбы, и я, как Лазарь, вернувшийся из царства мертвых».
— Ты вновь увидишь это, сержант. Ты ведь знаешь, что я могу найти других для этой работы, так что ничего не изменится. Машины будут построены, и придет день войны, но перед этим ты увидишь, как подвергнут мучительной пытке твою жену. Поверь мне, когда все узнают, кто вы такие, многие будут рады растянуть эту пытку до самого рассвета.
И словно для того, чтобы придать вес его словам, из лагеря до них донесся душераздирающий вопль жертвы, которую тащили к убойной яме.
— Ты ведь еще не видел Праздника Луны у бантагов, сержант?
— Я насмотрелся на это у мерков.
— В моей орде любят забавляться по-особому, — не повышая голоса, сказал Гаарк. — Они считают, что чем больше мук и страданий испытывает жертва, тем вкуснее становится ее мясо, когда наступает время расколоть череп и попробовать мозги. Самый лучший способ — это в течение половины ночи поджаривать живого человека на медленном огне. У твоей жены такая красивая коричневая кожа, жаль будет, если она дочерна обуглится, пока девушка будет еще жива.
— Ублюдки, все вы ублюдки, — выдавил из себя Ганс.
— Решай, человек. Я не могу больше ждать. И помни, даже если ты откажешься, это ничего не изменит. Твое место займут другие. Машины будут построены. Но ты и твоя жена — этой ночью сбудутся ваши самые кошмарные видения.
В лагере послышались новые вопли, каждый из них разрывал ему душу. Ганс вдруг почувствовал, что Тамира проснулась и дрожит от страха одна в юрте. Мысль о том, как он будет глядеть ей в глаза, когда она будет умирать в страшных муках, была непереносимой.
— Еда. Рабочие должны получать хорошую еду, — хрипло сказал он.
На лице Гаарка промелькнула легкая улыбка.
— Один день в неделю будет выходным. Тогда они смогут работать лучше и дольше. Люди должны жить в хороших бараках. И полное освобождение от Праздников Луны и вообще от убойных ям. Если они будут работать на тебя, им должна быть гарантирована жизнь, беременные женщины и маленькие дети освобождаются от работы.
— Договорились.
К горлу Ганса подступила тошнота. Все-таки они его сломали.
— И еще одно, — произнес его мучитель. — Время от времени мы с тобой будем говорить, человек. В тебе есть что-то, что мне нравится.
— Не могу сказать того же про тебя.
— Это не имеет значения. Ты сделал правильный выбор. Мне не хотелось убивать тебя.
— Этой ночью вместо меня умрут другие.
— Пусть тебя это не волнует. В ночь праздника погибнут пятьдесят тысяч. Ими могли быть ты и твои друзья; теперь это будет кто-то другой. Ты увидишь завтрашний день, и твоя женщина тоже. — Гаарк помолчал секунду. — И еще один твой старый друг.
«Другие умрут вместо меня», — эта мысль не выходила у Ганса из головы.
— В этом мире нет места жалости, — резко произнес Гаарк. — Ты выбрал жизнь, только дурак поступил бы иначе. Иди обними свою женщину и радуйся, что ей не придется этой ночью кричать в агонии.
Кар-карт развернул коня и, словно вспомнив о чем-то, вновь протянул своему спутнику плитку табака.
— Ты знаешь обратную дорогу. Поезжай. Мы еще поговорим. Завтра тебя отведут на то место, где будет построен новый завод. Строить его будешь ты со своими людьми, и работать на заводе тоже будете вы. Сделайте это, и останетесь в живых. Обмани меня, и… — Гаарк кивнул в сторону лагеря, где уже началось пиршество.
Негромко рассмеявшись, кар-карт исчез в сгустившихся сумерках, за ним последовала дюжина стражей, которые во время беседы находились на почтительном расстоянии от них.
Ганс испытывал сильное искушение бросить подаренный табак на землю, но вместо этого сунул плитку себе в карман. Не поднимая головы, он развернул свою лошадь. Из его глаз текли слезы унижения и гнева.
— Ганс?
Старый сержант удивленно поднял глаза от земли.
— Бог мой, Григорий!
От стены его юрты отделился худой, изможденного вида молодой человек, одетый в мешковатую белую рубаху и форменные брюки русского пехотинца. Он неуверенно приблизился к Гансу.
— Сэр, неужели это и вправду вы?
Ганс соскользнул с лошади и бросился к парню, который был некогда начальником штаба его 3-го корпуса, но наибольшую известность снискал как неподражаемый исполнитель ролей в шекспировских пьесах. Григорий знал наизусть чуть ли не весь сборник произведений Шекспира, чудом попавший сюда из другого мира.
Юноша вытянулся по стройке «смирно» и явно намеревался отсалютовать Гансу, но тот схватил Григория за руку и крепко сжал ее.
— Сынок, как ты сюда попал?