Боевой вестник

Цормудян Сурен Сейранович

А Элисса в то время затеяла создать кукольный театр. Она сочиняла песни, короткие сказки, придумывала персонажи, сама шила и разукрашивала кукол. Очень часто можно было увидеть спешащую куда-то принцессу, перемазанную охрой различных оттенков, а порой отпечаток ее ладони оставался на блестящем панцире кого-нибудь из стражников. Пару раз она даже умудрилась схватить за обе щеки десницу короля — Нэйроса Вэйлорда, самого угрюмого и нелюдимого человека в замке. Это если не считать ужасного палача, сира Гильома Блэйда, о котором вообще старались не вспоминать, пока не возникало нужды лишить кого-то головы, что при нынешнем короле случалось крайне редко. Весело смеясь, принцесса быстро упорхнула от лорда Нэйроса, оставив на его щеках две красочные печати своих нежных ладошек: одна зеленого цвета, другая алого. Придворные не

раз жаловались королю — кстати, Вэйлорд не жаловался, — но в ответ слышали только хохот. Однако Хлодвиг все же попросил дочь прекратить метить людей краской, и эту просьбу она выполнила. Но вот о замужестве и слышать не хотела. Сейчас, когда Элиссе было уже восемнадцать, она стала еще краше и еще желаннее для неженатых лордов. Однако по-прежнему не думала о браке, увлекаясь музыкой, танцами и, конечно, своим театром, где ей помогали дочери придворных служащих. В комнате Элиссы собралась целая армия различных зверушек, сказочных дев, рыцарей и причудливых существ ее собственного изготовления. Это были куклы, надеваемые на руку подобно перчаткам. Элисса с подругами сама разыгрывала спектакли, исполняя роль то старой злой колдуньи, то наивного и доброго зеленого дракончика. Роли прекрасных дев и принцесс она отчего-то не любила и охотно уступала подружкам. Ее театр предназначался для детей простолюдинов, у которых было не так много развлечений. Естественно, никакой платы с них не требовалось, для Элиссы было важно, чтобы дети смотрели ее спектакли, радовались и смеялись. Недаром в народе Элиссу называли принцессой кукол и детских сердец. Простой люд любил ее за доброе и нежное сердце и радость, которую она несла детям. А смех детей и их искренняя любовь к тому, что она делала, для принцессы были куда важней дорогих подношений и елейных слов, что оставляли в тронном зале вереницы богатых и знатных женихов.

Воспитательницы и няньки наперебой твердили королю, что увлечение Элиссы театром — баловство, неприличное для взрослой девушки и мешающее замужеству. Однажды король переоделся стражником и вдвоем с Нэйросом Вэйлордом, своим другом детства, отправился на очередное представление, что Элисса давала на малом ристалище у стены замка. Стоя позади скамеек, усыпанных детворой, они смотрели сквозь опущенные забрала, а когда представление закончилось, аплодировали вместе с простым людом.

— Ну, что скажешь? — спросила королева, когда узнала, что Хлодвиг присутствовал на спектакле дочери.

Рядом с королевой стояла внушительная толпа ворчливых воспитательниц и занудных нянек принцессы, надеявшихся, что он посулит провести с Элиссой серьезный разговор.

— Что я скажу? — Король широко улыбнулся. — Я скажу, что несказанно горд за нашу дочь. И рад за то, что она делает. Чего, увы, нельзя сказать о ее брате…

Такова была Элисса, очень не любившая строгие правила и условности жизни в королевском замке. Она, казалось, самим своим существованием вносила яркий свет в огромную королевскую твердыню из бурого камня, что казалась издали мрачным гигантским стражем, нависшим над городом Артогно. Однако она не спешила покинуть замок, обвенчаться с каким-нибудь лордом и переехать в его феод. Не хотела оставлять свой театр, смех детворы, подружек и возможность в очередной раз кинуть из окна покоев виноградину в седеющую голову угрюмого Нэйроса, тренирующего во внутреннем дворе молодых стражников. Шутить над Нэйросом ей нравилось. Он никогда не гневался и не жаловался, даже в лице не менялся, только поднимал черную бровь над одним из своих волчьих глаз. Однажды он умудрился поймать брошенную ягоду на лету, даже не глядя вверх, и отправил в рот.

— Благодарю за угощение, — с поклоном произнес он тем же вечером во время ужина, подойдя к столу.

При этом вид его был настолько суров и невозмутим, что Элисса решила больше не кидаться ягодами. Но через несколько дней, услышав звон мечей на тренировочном дворе и злые реплики Нэйроса, недовольного скромными успехами рекрутов, она все же выглянула из окна. Нэйрос, облаченный в черные доспехи, стоял на обычном месте, подбоченившись, и рассуждал о кривизне рук и пустоте головы кого-то из новобранцев. Дескать, ему не меч держать, а коровам на ферме хвосты крутить. Принцесса даже подумала тогда, что столь снисходительный к ней Нэйрос — все же очень жестокий человек и глупо над ним шутить. Вдруг он поднял голову, взглянул на Элиссу и помахал

рукой:

— Выше высочество, сегодня ягоды будут?

— У меня арбуз! Сейчас кину! — недовольно отозвалась принцесса.

— Внимание! Осадные катапульты! — заорал Нэйрос молодым рекрутам, и те бросились искать укрытие, как он их учил.

Раздосадованная Элисса вдруг залилась смехом, поняв, что это он поддержал ее шутку. Но свою команду он выкрикнул так, что переполошилась даже стража на крепостных стенах замка, почти поверив, что главная твердыня королевства атакована при помощи катапульт.

— Сир, не могли ли вы быть мягче с юными рекрутами? — обратилась она к Вэйлорду вечером, за ужином.

— Моя принцесса, — поклонился тот в ответ, — я прекрасно понимаю ваше великодушие, но они кандидаты в королевскую гвардию. Если я буду мягок с ними, то и они станут мягкими, как ваши прелестные куклы. И тогда они будут вызывать только смех детворы, но не страх врагов вашего отца и всего королевства.

Сейчас Элисса отчего-то вспомнила тот эпизод и взглянула на гвардейцев, неподвижно стоящих со своими алебардами. Затем на Родмара Хайдамара. Какие у него блестящие доспехи, однако! Нет, истинный воин носит другие — черные, неброские, без вензелей искусной работы. В таких доспехах, как у Родмара, не защищают королевство, а красуются перед впечатлительными девицами. Конечно, Элисса понимала, что она, натура тонкая и чувствительная, тоже весьма впечатлительна. Но не настолько, чтобы разомлеть от груды блестящего железа.

— О благородный лорд, — сказала она ему, — мне не требуется доказательств вашей доблести, ибо нет для меня сомнений в том, что вы ею обладаете сполна. Я благодарна вам за прекрасный цветок и тронута вашим вниманием. Но мое сердце — не та цитадель, какую вам следует брать штурмом, ибо нечего этой цитадели вам предложить. Простите меня, благородный Родмар Хайдамар. Мой ответ — нет.

Лицо лорда, и без того неприветливое, сделалось совсем серым. Он поджал губы и, вспомнив об этикете, поклонился ей. Чувствовалось, что ему уже не терпится покинуть этот дворец и лорд крайне раздосадован из-за времени, напрасно потраченного как на саму аудиенцию, так и на путь до столицы Гринвельда. А ведь еще предстояла обратная дорога.

Элисса протянула ему эдельвейс, подтверждая отказ.

— Он ваш, принцесса. Как бы то ни было, это мой дар. — Лорд снова поклонился и резко повернулся к выходу.

— Родмар, останься, — произнес Хлодвиг, сделав шаг вниз по ступенькам. — Желаю, чтобы ты поведал мне о нуждах Кабрийского ордена, о новостях с южных окраин Змиева леса… И какая в ваших заповедных лесах нынче охота.

Король улыбнулся, подойдя к лорду, и коснулся его блестящего наплечника. Расстроенного гостя нужно было приободрить и отвлечь недолгой беседой.

Тем временем королева Анриетта взяла принцессу под руку и повела к велюровым занавесям, собранным в складки позади тронного помоста и прикрывающим всю стену от потолка до самого пола. Занавеси были расшиты золотыми коронованными пегасами, вставшими на дыбы. Эти занавеси скрывали дверь, а за ней находилось небольшое помещение, через которое можно было попасть в коридор. Обычно ее держали запертой, так что в тронный зал входили только через главные двери. Запасной выход появился во времена короля Атолла Эверрета, точнее, после его бесславной кончины во время аудиенции, когда посетитель кинулся к королю с кинжалом и нанес ему три удара в сердце, а стража у дверей не успела ничего предпринять. Помещение позади трона могло послужить укрытием, а заодно являлось арсеналом: вдоль стен стояли алебарды, висели мечи, поднесенные лордами и иноземными посланцами, искусной работы луки, стрелы и арбалеты. И конечно, боевые топоры. Правда, за сто лет, прошедших после покушения на Атолла Первого, подобных случаев не повторялось, а убежище царственных особ служило королю оружейной.

— Дочь моя! — строго проговорила королева, прикрыв за собой дубовую дверь. — Я молилась всем двенадцати богам и даже Первобогу, хоть клиры и говорят, что обращение к первому творцу напрямую есть святотатство. Я умоляла их, чтоб они наконец вложили немного разума в твою прелестную головку и ты повзрослела не только телом, но и душой. А что ты делаешь?

— И что же я делаю, матушка? — вздохнула Элисса, отворачиваясь и без всякого интереса разглядывая отделанные благородными металлами секиры, полученные в дар ее предками.