«Бог, король и дамы!»
Шрифт:
Утомившись от гнева, полковник на мгновение умолк, и тогда раздался дрожащий голос Смиральды:
— Но, ваша милость, я же говорила, что он дурачок… Что его надо за угол завести… Его лошадь копытом ударила… по лбу — он и помешался. Теперь как завидит такую, кидаться начинает… себя не помнит…
— Так и держала бы своего помешанного взаперти! — рявкнул дю Гаст. — Дура!
Смиральда вздохнула:
— Так, ваша милость… как его запрешь — он же все крушит! — Девушка сочла необходимым пару раз всхлипнуть.
Любимец дофина набрал в грудь побольше воздуха, собираясь разразиться новыми проклятиями, и… умолк. Он вдруг заметил ехидные усмешки судейских, услышал приглушенные смешки стражников и задумался, представив, какие истории начнут рассказывать при дворе его враги. Даже когда мальчишку повесят… Проклятье! Еслиего повесят, сообразил вдруг дю Гаст, вспомнив о неприязненном отношении к себе короля Карла IX… весь двор съедется на Гревскую площадь дабы полюбоваться на щенка, обратившего в бегство неустрашимого дю Гаста. «А что скажет его светлость герцог Анжуйский?» — со все возрастающей тревогой думал полковник. Служба у дофина была не слишком обременительной и дю Гаст вовсе не жаждал с ней расставаться.
— Отдала бы дурака монахам! — проворчал полковник, несколько сбавив тон.
— Ваша милость, так у нас же денег нет! — пожаловалась Смиральда и разрыдалась.
— Вы подтверждаете жалобу, ваша милость? — самым елейным тоном осведомился судья.
Полковник мрачно уставился на судью, поднял было руку к глазам и в ярости оборвал манжет, заметив на нем следы навоза.
— Выдрать бездельников и пусть катятся ко всем чертям! И пусть благодарят Всевышнего, что я добрый…
Судья уже откровенно усмехнулся и всплеснул руками.
— Так ведь все уже записано, ваша милость. Записано, подписано и подшито. Непорядок получается.
Дю Гаст скрипнул зубами. Отцепил от пояса кошелек.
— Надеюсь, ста ливров будет достаточно, чтобы исправить этот… непорядок?
Старый крючкотвор закатил глаза:
— Сейчас подсчитаем. Бумага, чернила, труд секретаря… опять же свидетели… Нет, ваша милость, — радостно заключил он, — ста ливров будет недостаточно.
Полковник вторично скрипнул зубами, но вовремя вспомнил, сколь гибельной для его карьеры может оказаться болтливость этих людей. С тяжким вздохом выложил на стол двести ливров, потом добавил еще пятьдесят. Судья не двигался и по-прежнему улыбался. Дю Гаст выругался и положил перед ним еще пятьдесят монет.
Не сказав ни слова, старик смял заполненный секретарем лист и швырнул его в камин. Бумага съежилась и через пару мгновений обратилась в пепел.
Полковник с облегчением перевел дух.
— Только пусть с них шкуру спустят! — потребовал он.
— Непременно, — успокоил придворного судья. — Все три и спустят…
Дю Гаст собрался уже уходить, когда вспомнил, что купил молчание далеко не всех. Небрежно швырнул к ногам Смиральды два ливра: «Держи, дура, отдашь монахам за своего дурака» и, наконец, удалился.
Судья и секретарь дружно расхохотались. Смиральда вытерла слезы. Жером шумно вздохнул. Александр с удивлением наблюдал, как судейские делят деньги. Когда дележ трехсот ливров закончился, старый крючкотвор довольно потер руки и повернулся к Смиральде.
— Так как, милочка, тебя зовут?
— Колетта, господин судья, а это мои братья — Тома и Ноэль, бедный дурачок.
— А ты бы пристроила дурака к какому-нибудь вельможе, — живо посоветовал судья. — Он у тебя хорошенький, хоть и дурак. А с другой стороны, это даже хорошо, что дурак. Послушнее будет. Ну ладно, дружок, пиши, — обратился судья к секретарю. — Братья Тома и Ноэль, и сестра их Николь, взяты под стражу за бродяжничество и нищенство. Двадцать пять ударов плетью каждому. Все, дети мои, сейчас вас выдерут и отпустят.
Однако выдрать друзей сразу не удалось. Слишком уж долго бушевал перед судейскими сьер дю Гаст, так долго, что день сменился вечером, подручный мэтра успел покинуть Консьержери, а приунывших виновников переполоха пришлось отправлять в тюремную камеру. И на следующий день провинившиеся не были наказаны, так много шлюх, нищих и бродяг томилось в огромной камере, ожидая порки. Смиральда ворчала, ругалась с товарками, Жером мрачнел, со страхом представляя встречу с отцом, а Александр в ошеломлении смотрел на эту толпу, где люди смеялись, играли в карты и кости, ругались, дрались, плакали, пели, плясали, спали, жрали, мочились на стены и совокуплялись, не обращая внимания на тюремщиков, стражу и друг друга. В Шатле подобного беспорядка не было никогда. Неожиданно мальчик подумал, что все это очень напоминает королевский двор, пусть и в странно искаженном виде. Так что укладываясь спать на вторую ночь, Александр постарался лечь поближе к стене и в своих опасениях был совершенно прав, ибо какой-то бродяга попытался было пристроиться к чумазому ангелочку, но тяжелый кулак Жерома вовремя охладил его пыл.
Когда на следующее утро вместе с тремя десятками бродяг, шлюх и нищих Жером, Александр и Смиральда были выведены во двор, чтобы получить свою порцию плетей, Александр вздохнул с облегчением, а Жером побледнел. Юный подмастерье, которому предстояло пороть осужденных, а кое-кого и стричь, хмуро оглядел галдящую толпу и радостно ухмыльнулся, заметив Жерома. Поманил его пальцем и Жером обреченно поплелся к приятелю, одной рукой держась за штаны, а другой почесывая в затылке. Александр и Смиральда на всякий случай двинулись за ним. Толпа загудела, предвкушая забаву и радуясь, что первыми шкуру спустят не с них, а с кого-то другого, а обиженная Смиральдой шлюха на весь двор советовала ей снять юбку и замотать ею голову, раз скоро она станет голой как зад.
— Ну что, Жером, попался? — с легкой ехидцей в голосе поинтересовался парень, поигрывая плетью. — За что тебя?
— Так. С одним индюком улицу не поделил… — мрачно отозвался Жером, вытаскивая из штанов рубаху.
— Да подожди ты! — отмахнулся подмастерье, увидев, что мальчишка собирается раздеться. — Кто это с тобой?
— Подружка… и родич мой… — с той же мрачной обреченностью отвечал сын палача. — Слушай, Кола, не бей его, ладно? Он у нас слабенький… и болел недавно.