Бог не играет в кости
Шрифт:
– Ура, товарищи! – крикнул Дубровский.
– Ура! Ура! Ура!
Гвоздем программы явилось выступление Ланы. Она вышла в таком нарядном платье, что ее не сразу узнали. Капельмейстер армейского оркестра интендант 2 ранга Гусев вывел ее на импровизированную сцену, как выводят на подмостки звезд, церемонно поклонился ей и объявил:
– Новейший варшавский романс в исполнении Ланиты Полубинской!
Никто не ожидал, что у начальницы столовой высшего начсостава такое прекрасное сопрано. Капельмейстер опустил иглу патефона на вращающуюся пластинку, Ланита выждала такты, и запела – сначала на родном польском, потом на русском:
Этот вечер воскресный —Берег нашей разлуки,С неизбежностью сменыИмен и лет.Положи мне на плечиСвои тонкие руки,Подари в нежном взглядеПоследний свет.Таких бурных аплодисментов стены старинного дворца давно не слышали. Ланиту в зените мирской славы увел к столу счастливый жених старшина Бараш.
…Потом, когда все разошлись, Голубцов вместе с Анной Герасимовной разбирали-изучали подарки. Больше всего Константину Дмитриевичу понравилась белая дагестанская бурка, которую преподнес ему командир кавалерийского корпуса Никитин вместе с казачьей шашкой. О бурке он мечтал давно…
Хацкилевич вручил ему очень увесистую коробку. В ней оказался кусок лобовой брони с врезанными в нее танковыми часами. Были тут и бутылки любимого коньяка «Ахтамар», и пепельница в виде конского копыта с бронзовой подковой – от начальника ветеринарной службы, и всевозможные красноармейские поделки из карельской березы, беловежского дуба и уральского малахита…
– Не могу понять – сорок пять это много или еще не очень? – спрашивал себя юбиляр.
– Еще не очень, – утешала его жена. – В старые времена купцы в этом возрасте еще только женились.
– Но я же не купец!
– Вот поэтому ты женился на десять лет раньше! – Она нежно обняла обескураженного мужа и поцеловала в губы.
… Они познакомились в Москве на трамвайной остановке. В 1929 году он, майор, учился на трехмесячных курсах усовершенствования высшего комсостава при Военной академии РККА имени Фрунзе. Возвращался с занятий и увидел на Патриарших прудах девушку в легком пальтецо. Она ждала трамвай, и видимо уже долго, так как черная шляпка-котелок была покрыта мокрым снегом. Он подошел и сделал вид, что тоже ждет трамвай. Девушка была из разряда милых недотрог, но Голубцов дерзко попытался завязать знакомство.
– На таких женщин, как вы, надо надевать паранджу, чтобы на них не заглядывались чужие мужья, сударыня!
– Это на чужих мужей надо надевать шоры, чтобы они не заглядывались на чужих жен, сударь! – парировала она.
– Браво, браво! Один ноль в вашу пользу!
– Два – ноль.
– Почему два?
– Потому что мой муж вышел из телефонной кабины и идет к нам. А он между прочим боксер-перворазрядник.
– О, тогда вы должны представить меня, как школьного друга.
– Струсили?
– Нисколько. Но что он подумает о вас: так живо болтать с незнакомым шалопаем?
– Один-один. Это не мой муж. Я вас разыграла. Но вы вывернулись. И к тому же вы самокритичны.
– За самокритику добавьте, пожалуйста, еще одно очко. Два один в мою пользу.
– Боевая ничья вас устроит?
– Простите мне мой детский максимализм: либо все, либо ничего.
– Увы, сегодня вам выпало последнее.
– Ну, ничего, есть еще и завтра.
– О, да вы оптимист!
– Я хорошо информированный реалист… Вот легко детям. Подходит мальчик к детской площадке, там девочка куличики делает. Он говорит: «Меня зовут Петя. А тебя?» «Катя». «Давай играть вместе!» «Давай». Неужели и нам нельзя без всей этой словесной чепухи?! Меня зовут Костя.
– Во-первых, мы не дети. Во-вторых, с незнакомыми мужчинами я на улице не знакомлюсь.
– А как же знакомиться с незнакомыми? Во-первых, мы на остановке. Во-вторых, мы можем уйти с улицы на минуту, ну хоть сюда, например, в парикмахерскую. Встанем в очередь и познакомимся.
– Это дамский салон. Вас туда не пустят… А вон и трамвай идет!
– Тогда давайте в трамвае. В трамвае можно знакомиться?
– Не знаю, ни разу не пробовала.
Они вошли в трамвай, и девушка, наконец, назвала свое имя: Аня. Сели вместе на жесткой деревянной скамье. Аня явно промерзла, Голубцов предложил накинуть ей на плечи свою шинель, но она отказалась. Доехали до Садово-Триумфальной площади и вышли вместе. Вместе же отправились в чайную согреваться горячим сбитнем.
Аня только что закончила инъяз и преподавала английский в школе. Голубцов упросил девушку дать ему несколько уроков английского.
– Мне его скоро сдавать. А у меня полный завал. Хотя бы несколько фраз выучить.
Аня согласилась.
– Приходите в школу, позанимаюсь с вами после уроков.
Ему совсем не нужен был английский, на курсах учили немецкий. Но для продолжения знакомства это не имело никакого значения. На другой день он пришел к ней в школу на Малую Бронную и изображал очень усердного ученика. Урок продолжился в кафе… Через месяц они поженились, и Голубцов увез молодую жену сначала в Лефортово, где он возглавлял Московскую объединенную пехотную школу РККА, а потом на Северный Кавказ…
Прошли годы, и когда Голубцов получил первое генеральское звание, он подшучивал над Аней: «Мог ли я лейтенантом подумать, что буду спать с генеральшей?!» Меньше всего этот пышный титул подходил миловидной учительнице с навечно девичьей фигуркой… А как она играла на фортепьяно! Здесь, в Белостоке, Анна Герасимовна не раз перенастраивала на элегический лад взбулгаченную после служебных дрязг душу мужа, беря шопеновские ли, вагнеровские аккорды. А он утопал в огромном кожаном кресле и благостно смотрел, как она перебирает клавиши, наклонив головку, покачивая длинными серьгами, отбивая такты лаковой туфелькой на бронзовой педальке, надраенной ординарцем до благородного сияния.
Глава пятая. Князь мира сего
Только здесь в Белостоке на посту командующего мощнейшей армией Голубцов ощутил всю полноту своей огромной власти над десятками тысяч людей, одетых в военную форму и потому подчиненных ему безоговорочно, всецело. Там, в академии, он был преподавателем и не более того, слушатели выполняли его волю, но в весьма узких пределах, в рамках того предмета, который он вел и в рамках общеакадемической дисциплины. Здесь же он получил воистину княжеские полномочия, несмотря на присмотр политработников и чекистов. Они ему не подчинялись напрямую, но с ними надо было считаться. А считаться, то есть находить взаимную выгоду и договоренность, Голубцов умел, умел быть дипломатом. В остальном же триста двадцать тысяч человек со всеми своими винтовками, конями, танками, машинами, самолетами готовы были двинуться и что-то делать по первому же его слову. Они, эти триста двадцать тысяч вверенных ему душ, смотрели на него преданно, с верой в его личную справедливость, в его ум государственного мужа, в талант полководца. Поначалу у него слегка закружилась голова от такой всеохватной власти – он мог переместить этих людей из одного города в другой, давать им жилье или не давать, мог поднять посреди ночи и велеть бежать, скакать во весь опор, мчаться на всех парах туда, куда он прикажет; он мог награждать их или отдавать под суд, а самое главное – посылать на смерть, если на то было веление вышестоящего начальства или требование боевой обстановки. И они пойдут, зная, что идут на верную гибель, но храня в своих душах искорку надежды на свое личное везение.