Бог пятничного вечера
Шрифт:
Я ухмыльнулся.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь.
– Власти талдычат, что его надо снести.
– Так за чем же дело стало?
Он втянул воздух сквозь зубы и покачал головой.
– Это сложно объяснить.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты сам увидишь, когда откроешь дверь. И, к твоему сведению, я не имею никакого отношения к тому, что ты там найдешь. Как и Рей. Оно просто появилось пару лет назад, и каждый месяц возникает что-то новое. Это как в «Иеремии Джонсоне», когда индейцы оставляют всякие вещи в его старом доме, где живет сумасшедшая леди. Никто не видит, как они приходят и уходят, вещи просто появляются. – Он помолчал, явно, собираясь с духом, чтобы сказать то, что вертелось на языке. Наконец взял бумажку с приборной доски
– Лаура тут покопалась. Нет никаких записей – вообще никаких – об Одри Райзин ни в южной Джорджии, ни в северной Флориде, нигде поблизости. – Он взглянул на меня и отвел глаза. – Она проверила и под именем «Лаура Майклз». – Он покачал головой.
Дождь заливал мне плечи. Я постучал по крыше машины, не зная, что сказать. Где найдешь друга, который не отвернулся от тебя, даже когда большинство считает тебя извращенцем. Тем более такого, который верит.
– Вуд, спасибо.
Его глаза увлажнились.
– Ты очень скоро узнаешь, что я нисколько тебе не помог. – Он махнул рукой в сторону города, не подозревающего о моем возвращении. – И если ты думал, что они любили тебя тогда, подожди, когда увидишь, как они ненавидят тебя сейчас. – Он завел мотор, но не тронулся. – Мой офис в старом Мейтер-билдинг. Второй этаж. Я… – не глядя на меня, он пожал плечами, – занимаюсь оформлением поручительств. Из моего окна видна тюрьма. – Еще раз пожал плечами. – На оплату счетов хватает. По крайней мере, большей их части. – Вуд полез в карман и протянул мне скомканные деньги. Грязные двадцатидолларовые бумажки. – Тебе это понадобится. – Для него сумма была, должно быть, немалая. Может, все, что было. Я отмахнулся.
– Не надо.
Он протянул во второй раз.
– Бери, бери. Тебе же надо…
Я вскинул руку останавливающим жестом.
– Лаура права. Будь умнее. Держись от меня подальше.
Он постучал себя в грудь, и глаза заблестели от слез.
– Когда я закрываю глаза и вспоминаю самые плохие и тяжелые времена в своей жизни, я вижу, как ты смотришь на меня. Говоришь мне, что я могу сделать то, о чем никогда и не мечтал. – Пауза. – Что бы я ни делал, не могу заставить себя ненавидеть тебя. – Он покачал головой и посмотрел на перстень за победу в национальном чемпионате. Мы с ним вместе выиграли семь чемпионатов: четыре в старших классах школы и три в колледже. Кольцо, которое он носил, было с нашего последнего.
Мне кое-что вспомнилось, хорошее. К концу третьей четверти мы проигрывали тринадцать очков. Нам требовалось дважды пересечь линию ворот, а противник просто убивал нас. Их передний защитник мотал Вуда, как тряпичную куклу. Я стоял в хадле, не зная, что делать. Вуд никогда не давал мне никаких указаний, но в тот момент он просто спятил от злости. Наклонился, схватил меня за свитер и прохрипел:
– Когда брошу мяч, вали за мной.
– Вуд, он же размазывает тебя, как масло по бутерброду.
– Ты, главное, держись, – бросил он решительно и со злостью. – Сейчас я покажу этой деревенщине его место.
Сказал – сделал. Когда Вуд бросил мяч на шестиярдовой линии, я втянул голову в плечи, а он ломанул вперед, прокладывая путь прямиком к линии ворот и увлекая за собой всю защиту соперника. В проломленную им брешь можно было въехать на грузовике.
И уже только после игры я узнал, что он сломал левую руку – в первой четверти.
У Вуда всегда был высокий болевой порог.
Теперь, сидя на переднем сиденье своего «Субурбана», он ощущал, как ему было больно. Он вытер нос рукавом рубашки.
– Я вспоминаю суд и… – Вуд стукнул по рулю, – не могу совместить парня, которого я знал, с тем, которого привлекли к суду.
В этом он был не одинок. Я ждал, ничего не говорил.
По его щеке скатилась слеза.
– Мэтью, эти люди готовы оторвать тебе голову, облить бензином и поджечь заживо.
Я кивнул. Я это знал.
– Ты или последний мерзавец, который лгал своей жене, друзьям и самому себе. В таком случае двенадцатилетнего срока мало, вообще любого срока мало, и один Бог тебе судья. Или кто-то по причинам, которых я не могу постичь, –
Когда он уезжал, одна задняя фара погасла. И я услышал собственный шепот:
– Как же я люблю этого парня.
Глава 7
До городка было рукой подать. Я видел вспыхивающие буквы вывески «Залоги и поручительства» над офисом Вуда. Тринадцать лет назад городской совет принял резолюцию, провозглашающую первый день футбольного сезона в колледже как «День Мэтью Райзина». Они также заказали придорожные щиты в мою честь, а поскольку ужасно гордились одним из них, то решили сделать его постоянным, так сказать, на века. Основание было кирпичным, а сам знак размером с фордовский грузовик. Надпись на нем гласила: «Родина Мэтью Райзина, Ракеты, самого именитого, самого титулованного игрока в истории американского школьного футбола, двукратного обладателя кубка Хайсмена, трехкратного победителя национального чемпионата, трижды признававшегося самым ценным игроком серии чемпионских боулов».
Поставленный на недосягаемое и прочное основание знак возвышался не меньше чем на двадцать футов. К моему еще большему смущению, город за немалые деньги налогоплательщиков заказал бронзовую статую, изображавшую меня в завершающей стадии броска. Вместе с основанием высота статуи составляла десять футов, а весила она около тонны. В день открытия в окружении журналистов и почти всех жителей Гарди и его окрестностей мэр вручил мне позолоченный ключ от города и попросил сказать несколько слов. В ту ночь мы с Одри забрались на основание знака с тыльной стороны, сидели наверху, болтая ногами над буквой «Т» в слове «Ракета», и ели клубнику.
Блеск быстро потускнел.
Во время суда кто-то краской из баллончика написал: «Номер 1 в драфте НФЛ и аттестованный насильник». После моего осуждения перед городским советом встал вопрос: что делать со щитом? И, учитывая граффити, ждать было нельзя. Совет проголосовал убрать щит, но в отношении статуи мнения разделились. Обе стороны согласились, что я опозорил город, но одна половина считала, что, принимая во внимание расходы, городу следует просто переименовать статую в честь «футболиста» и воспринимать ее как простое признание величия игры. Сделать, так сказать, лимонад. Этот аргумент победил, и проигравшая сторона быстренько дала победившей то, о чем та просила. Под покровом темноты кто-то привязал к статуе цепь. Однако, изготовленная на совесть, статуя оказалась гораздо крепче, чем предполагалось: когда грузовик тронулся, цепь натянулась, но туловище не поддалось – оторвалась только голова. К тому времени людям уже надоело об этом говорить, и никому по большому счету не было дела, есть у статуи голова или нет. Большинство считали это подходящим. За годы вандалы разрисовали краской части моего тела, потом кто-то вернулся с цепью и оторвал обе руки: бросковую по плечо и вторую чуть выше локтя. Дабы окончательно прикончить меня, этот кто-то взял отбойный молоток, или бензопилу, или еще что и порезал туловище и ноги. Подходящая картина. Пока я смотрел на свое безголовое, безрукое, истерзанное тело, пошел мелкий дождь.