Бог располагает!

Дюма-отец Александр

Незнакомец в маске несколько раз кивнул, выражая полное согласие.

Был ли Самуил уязвлен, заметив, что немой свидетель поладил с его товарищами лучше, чем с ним самим? Как бы то ни было, когда он заговорил снова, его голос звучал резче, чем до того:

— Золото! Вы так толкуете о золоте, как будто это нечто в самом деле драгоценное и труднодоступное! Да если бы я только пожелал, неужели вы думаете, что я не имел бы его сколько угодно? Подумаешь, велика хитрость — разбогатеть! Разве это цель, достойная человека? Как вы полагаете, меня бы не озолотили, вздумай я, к примеру, продать секреты Союза?

Трепет неприязненного изумления пробежал среди собравшихся. Самуил заметил это движение и высокомерно продолжал:

— Успокойтесь, не стоит предполагать, что я уже продался. Надеюсь, меня здесь знают слишком хорошо, чтобы всерьез подозревать в подобных замыслах. К тому же те, кто их питает, не говорят об этом вслух. Я хотел лишь показать вам, что, строго говоря, богатство не столь уж недостижимое благо: существует немало разных способов им завладеть. И потом, мне бы хотелось, чтобы те, кто, видимо, не слишком нам доверяет, поняли: волей-неволей они вынуждены полагаться на нас, ибо, как бы они ни прятали свои секреты, мы все же знаем о них слишком много.

А теперь подведем итоги. Стало быть, насколько я понял ваше решение, а я бы желал понять его точно, хотя бы и пришлось ради этого немного затянуть нашу беседу, — итак, несмотря на то что я был избран моими пятерыми присутствующими здесь соратниками, мне, такому, каков я есть, вопреки всем моим прежним и будущим заслугам перед нашим делом, не следует претендовать на место среди тех, кто руководит Союзом.

Энергичным кивком человек в маске подтвердил правоту его слов.

— Однако, не имея громкого имени, коль скоро у меня вообще никакого имени нет, я мог бы поставить на службу Союзу и отечеству свободных людей свое огромное богатство. В этом случае я мог бы рассчитывать на право — или долг — войти в состав Высшего Совета?

Последовало еще одно молчаливое подтверждение.

— Что ж! — вскричал Самуил, и в глазах его мелькнул глубокий, странный блеск. — Вы этого хотите? Я стану богатым.

V

ДВА СТАРИННЫХ ДРУГА

На следующее утро, часов около десяти, Самуил встал из-за стола, закончив свой завтрак в обществе Фредерики. Когда он поднялся, девушка с милой заботливостью спросила:

— Скоро ли вы вернетесь?

— Как только смогу, — отвечал он. — Но и покидая вас, я с вами не расстаюсь, по крайней мере не настолько, как вы думаете. Ведь все, что я делаю, совершается только ради вас, на вас держится вся моя жизнь.

Он накинул плащ, взял шляпу и сказал Фредерике:

— Прощайте.

— О! — воскликнула она. — Давайте я вас хоть до калитки провожу.

— Будьте осторожны, милое дитя: вы слишком легко одеты, а на улице еще свежо.

— Пустяки! — засмеялась она, распахивая дверь и первой выбегая в сад. — Весна уже началась. Посмотрите, как прелестен этот солнечный луч. Смотрите, все почки уже выбрались на вольный воздух! Эх, и мне бы так!

— О! — пробормотал Самуил, пораженный таинственной гармонией, что связывала эту пленительную девушку и это сияющее утро. — Поистине весна — юность года, а юность — весна жизни!

И, будто спеша вырваться из-под власти овладевшего им чувства, он бросился к калитке и торопливо распахнул ее.

С видимым спокойствием, которому противоречило лишь жаркое сверкание его глаз, Самуил слегка сжал маленькую белоснежную ладонь девушки.

Потом он вышел за калитку и быстро зашагал по улице, ни разу не оглянувшись.

«Да, — думал он, комкая свой плащ, — она любит меня как отца, только и всего. Это моя вина. Я удочерил ее, растил, заботился о ней, то есть вел себя по-отечески. И потом, я более чем вдвое старше нее. Что касается моего ума и учености, того, что духом я выше презренного людского стада, то все это не те качества, какими пленяются женщины. На что ей моя ученость? Какой же я болван! Я презирал видимость, внешний блеск, все то, что бросается в глаза, красуясь напоказ. Я сделался незаметным — ничего не скажешь, верный способ внушить любовь!

Она не знает меня. Пока я не доказал ей самым зримым и ощутимым образом, кто я таков и чего стою, она имеет все права презреть меня и оттолкнуть. Впрочем, даже если бы она угадала все мои достоинства, чем они могли бы тронуть ее сердце? Допустим, я выдающийся химик, философ, чья мысль способна достигать высот, недоступных посредственности, свободный гений, да она-то от всего этого что выигрывает? Ученость — благо только для самого ученого, другим оно ничего не дает. Иное дело богатство и власть — их можно делить. Будь я миллионером или министром, я мог бы сказать ей: “Смело запускай руки в мой кошелек, пользуйся, сколько душа пожелает, моим кредитом!” Тогда я бы кое-что значил для нее, я был бы ей так полезен, что она волей-неволей считалась бы со мной. Богатство и могущество — вот что необходимо, чтобы она нуждалась во мне.

Это благородное, великодушное создание. Свою признательность она будет соизмерять с размерами благодеяний. Я дал ей пищу и одежду, необходимые ребенку, и она отплатила за них дочерней нежностью. Если я ей дам весь блеск, все услады самолюбия, каких только может пожелать женщина, она мне отплатит… отплатит ли она мне за это любовью?»

Он двигался таким широким шагом в такт своим мыслям, что уже достиг первых домов, выходивших на проезжую дорогу. И в то же время он дошел до самых потаенных и самых мрачных своих замыслов и говорил себе:

«Богатство — начнем с него, раз эти достопочтенные скоты, управляющие Союзом Добродетели, душу ни во что не ставят, а высокие степени присваивают не иначе как в обмен на звонкую монету. Но как разбогатеть в одну минуту? Миллионерами не становятся случайно. Я пропустил несколько подходящих возможностей, а теперь, похоже, опоздал. Идиот!.. Гм! А может быть, клад лежит у самого моего порога и надо лишь откопать его?

Кто из людей, знакомых мне, богат? Лорд Драммонд. Ба! Он вдовец… впрочем, нет, у него сын в Англии. И разве нет у лорда к тому же двух братьев? Да, за его состоянием тащится по пятам целая семейка.

Юлиус! Кто же еще, если не он? Он больше не женился, стало быть, у него нет ни жены, ни ребенка. Что касается его брата, то это не кто иной, как я. Мне кажется даже, что на это состояние я имею кое-какие права. Его половина по чистой справедливости должна принадлежать мне, если бы уважаемые законы нашего общества меня не обобрали. Итак, посмотрим. Сохранил ли я после столь долгой разлуки еще хоть какое-то влияние на Юлиуса? В прежние времена я увел бы его на край света, привязав за лапку ниточкой моей воли. Любопытно поглядеть, каков он теперь».