Бог располагает!
Шрифт:
— Если так, надеюсь, посланец Совета разрешит Даниелю, одному из наших собратьев, задать ему несколько почтительных вопросов?
Посланец отвечал жестом, который можно было истолковать как «Разрешаю».
— Говори же, Даниель, — обратился Самуил к одному из сидящих.
И Даниель не преминул взять слово.
— О том, что мы здесь, во Франции, сделали во имя Союза, — начал он, — лучше всяких описаний свидетельствуют итоги продвижения революции. Самуил Гельб убежден, что, если каждый из нас должен быть скромным в отношении самого себя, он не имеет права быть таковым в оценке заслуг своих собратьев. Итак, я обязан заявить, что мои соратники оказали, оказывают и впредь будут оказывать достаточно услуг нашему делу, чтобы рассчитывать и на какое-то моральное вознаграждение. А между тем получают ли они его? Хотя все они достигли
Во времена, подобные нынешним, когда политическая катастрофа может разразиться в любую минуту, когда старое общество вот-вот взлетит на воздух, едва ли благоразумно не иметь здесь, в Париже, в самом что ни на есть пороховом погребе, кого-то, кто бы имел возможность в нужную минуту действовать по своему разумению, не дожидаясь указаний от тех, кто находится за двести льё отсюда? Неужели подобная медлительность допустима при таком лихорадочном и раскаленном состоянии общества? Ведь пока доберешься до Берлина, чтобы получить там нужный приказ, потеряешь столько времени, что за такой срок можно совершить четыре европейские революции. Союз располагает легионами своих приверженцев и немалыми денежными средствами. Но где он мог бы сейчас применить их с большей пользой, чем в Париже? Именно в интересах дела мы обязаны спросить нашего всемогущего гостя, что сейчас слушает нас: разве необходимость не требует, чтобы, по меньшей мере, один из наших членов вошел в состав Высшего Совета?
Человек в маске не шелохнулся.
Самуил Гельб с трудом сдерживал раздражение.
— Однако мне кажется, — произнес он после паузы, заполненной напрасным ожиданием, — что наша просьба достаточно скромна и законна, чтобы ее удостоили хотя бы отказа.
— Но, может быть, — вмешался один из пятерых, — наши руководители, предвосхищая желание Самуила Гельба и всех нас, именно затем и прислали к нам в Париж представителя Высшего Совета, присутствующего здесь, чтобы ответить на потребность, о которой сейчас шла речь?
На этот раз неизвестный в маске сделал утвердительный жест.
Самуил в ярости кусал губы.
— Что ж, — выдавил он из себя. — Теперь с нами будет некто, имеющий право действовать по собственному усмотрению, так что в решающую минуту нам не надо будет отправляться в Германию за распоряжениями. Что до пользы дела, то вопрос решен, но остается еще вопрос справедливости. Прошу у нашего достославного гостя прощения за такую настойчивость, однако речь не обо мне, но о тех, что избрали меня своим советником и представителем. Я не вправе пожертвовать их интересами как чем-то, не имеющим большого значения. Перед вами люди, занявшие места в авангарде нашей общей борьбы, мы все здесь держим зажженный факел над пороховой бочкой, так ответьте же, наконец, можем мы рассчитывать хоть на что-нибудь? В день, когда в Совете появится вакантное место, получит ли его кто-либо из нас?
Молчание человека в маске можно было понять в лучшем случае как «Быть может».
— Не подумайте только, будто я хлопочу о себе! — с живостью продолжал Самуил. — Да вот вам и доказательство: как самого способного и заслуженного из наших товарищей я рекомендую Даниеля.
— Зато я, — вмешался Даниель, — рекомендую Самуила Гельба.
— И мы тоже! — в один голос вскричали остальные четверо.
— Благодарю вас, братья, — сказал Самуил. — Теперь я могу отстаивать себя, ибо речь пойдет уже не о моих желаниях, а о правах вашего избранника, о нашем деле, о вашей воле, воплощенной во мне. Что ж! Я спрашиваю того, кто слушает нас и безмолвствует: существует ли какое-либо препятствие к тому, чтобы в случае надобности я мог войти в состав Высшего Совета?
Человек в маске кивнул.
— Да? — переспросил Самуил, и его рот искривился гримасой, тут же исчезнувшей. — И нам даже не позволено спросить почему?
«Позволено», — дала понять маска.
— В таком случае я хочу знать причину, — заявил он. — Вероятно, дело в том, что цели мои недостаточно высоки, мне не хватает душевной твердости, воли и отваги?
Бесстрастным скупым жестом человек в маске ответил: «Нет».
— Раз так, очевидно, существует мнение, будто я лишен того, что обыватели именуют совестью, порядочностью, добронравием или еще чем-то в этом роде?
Маска отвергла и это предположение.
— Прошу вас заметить, — произнес Самуил, еле скрывая нетерпение и досаду, — что мы не можем вести беседу на равных. Молчание делает вашу позицию куда более неуязвимой. Говоря с немым собеседником, я принужден выискивать и находить доводы против самого себя. Если это продлится еще хоть немного, мы рискуем разыграть мольеровскую сцену, когда господин заставляет слугу обвинить себя во всех мыслимых провинностях и ошибках, до того как сказать, чем именно он недоволен. Что ж! Придется продолжить скорбное перечисление моих прегрешений. Итак: может быть, непригодным для Совета меня делает отсутствие того, что всегда ослепляет толпу, а порой и людей выдающихся, того, что, сознаюсь со стыдом, подчас влияло даже на меня, скептика по отношению ко всем этим божественным правам? Короче, мне не хватает прославленного имени, высокого происхождения? Меня отвергают за то, что я не принадлежу ни к какому царственному семейству и даже вовсе не имею семейства?
Неизвестный хранил молчание.
— Вы не говорите ни да ни нет. Это то же самое, как если бы вы прямо объявили мне, что, будь я князем, у меня были бы наилучшие шансы, однако существуют и преимущества иного рода, способные восполнить недостаток родовитости. Не так ли?
Последовал утвердительный жест.
— Какие же это преимущества? — спросил Самуил. — Там, где дело касается общественных привилегий, мне известна лишь одна привилегия, что стоит знатности, — деньги. Итак, будучи незаконнорожденным, мне, по крайней мере, следовало бы иметь значительное состояние?
«Да», — кивнул господин в маске.
— Ах, вот оно что! — протянул Самуил с горьким сарказмом. — Таковы, стало быть, основы миропонимания тех, кто претендует на роль основателей свободного общества! Они уважают лишь аристократию, будь то аристократия крови или кошелька. По их мнению, все решает звучание имени или звон монет!
Человек в маске покачал головой, давая знать, что его неправильно поняли.
— Ты не прав, Самуил, — вмешался тот из присутствующих, кто однажды уже защищал намерения Совета. — Интересы дела требуют, чтобы его предводители имели более обширные возможности действия в отношении их подчиненных. Куда же деться, если высокое происхождение и богатство еще имеют такую власть над людьми? Звучание имени и звон монет завораживают этих постаревших детей, и Совет не повинен в таком положении вещей, но вынужден его использовать, хотя бы затем, чтобы покончить с ним. Нет, вовсе не Совет поклоняется золоту, его обожает человечество. Если мы намерены им управлять, приноровимся к его пристрастиям. Когда надо взять вазу, мы ведь берем ее за ручку, не так ли? Ты, носящий имя Самуила Гельба, разумеется, стоишь в тысячу раз больше, чем глупцы, обвешанные фамильными титулами, словно реликвиями. Но если обывателя внешний блеск привлекает куда больше, чем духовное превосходство гения, разве Совет тому виной? И не ты ли сам признался, что подчас бывал взволнован мыслью о высоком ранге тех, кто повелевает тобою? Тем самым ты, считающий себя сильным, сознался в общечеловеческой склонности, которой не мог противостоять. Людей следует держать в руках с помощью человеческих слабостей. То же касается и богатства — оно, кроме материальной, представляет собой моральную силу. Нашим врагам ее не занимать, вот почему они распространяют свое влияние повсюду. Мы обратим против них их же оружие и выиграем сражение, а уж какими средствами — не важно!
— Я с тобой согласен, Огюст, — прибавил Даниель. — И считаю, что при нынешнем положении вещей Союз не мельчает, а напротив, растет именно благодаря тому, что старается привлечь к себе как можно больше знати и богачей. Ведь Союз, в моем понимании, не что иное, как поглощение прошлого будущим, завоевание либеральными идеями всех жизнеспособных сил общества. Что ж, коль скоро высокое происхождение и богатство, будь то разумно или нет, пока принадлежат к числу таковых, призовем их к себе и обратим в свою пользу. Уподобимся Океану, вберем в себя все источники могущества людского. Озаренный идеей, которая превыше всех богатств и всех аристократий мира, Союз, тем не менее, должен иметь на службе у себя великие имена и великие состояния, дабы подчинять себе богачей своей славой, а бедняков — своими щедротами. Союз должен стать духовенством свободы!