Бог располагает!
Шрифт:
Юлиус — достаточно было взглянуть на него, чтобы это почувствовать, — не был более той мягкой, беспечной натурой, с которой привык иметь дело Самуил. На дне его потухших глаз, словно рептилия в стоячей воде, пряталась холодная наблюдательность дипломата, ученика Меттерниха.
Значило ли это, что у Самуила не было ни малейшего шанса овладеть положением? В прежние времена он удалился бы, гордый и уверенный в своей роковой притягательности, которая неизбежно привела бы к его ногам этого раскаявшегося пленника, порабощенного его превосходством. Но он и сам успел перемениться, может быть, еще основательнее, чем Юлиус.
Вместо того чтобы оставить Юлиуса в привычном состоянии холодного равнодушия, Самуил принялся его испытывать, высматривать за всеми его личинами истинное лицо, кружиться, если можно так выразиться, вокруг его нового характера, чтобы узнать, нет ли в этом панцире какой-нибудь щели, куда можно проскользнуть. Он наводил разговор на всевозможные темы: политику, искусство, наслаждения, стараясь любыми правдами и неправдами отыскать способ возвратить былое влияние на его душу.
Прежде всего следовало понять, каковы их с Юлиусом нынешние отношения. Не открыл ли барон фон Гермелинфельд своему сыну что-нибудь такое, что воздвигло между ними непреодолимую преграду? Сейчас важнее всего выяснить это.
Устремив на Юлиуса свой глубокий и проницательный взгляд, он неожиданно спросил:
— А что, барон фон Гермелинфельд так и не перестал меня ненавидеть?
— Не перестал, — задумчиво отозвался Юлиус. — Уже на смертном одре он снова с живейшей настойчивостью советовал мне, если я опять встречу тебя, с ужасом избегать нашего общения.
— И вот как ты следуешь его заветам, — с усмешкой заметил Самуил.
— Он так никогда и не привел никаких доводов, — сказал Юлиус. — Я думаю, здесь было необоснованное предубеждение, обостренная антипатия, а ты, с твоим характером, не мог и не пытался ее смягчить. В таких случаях мое чувство справедливости всегда восставало и даже поныне восстает, оказываясь сильнее сыновнего повиновения. Да и, знаешь ли, в череде потерь, что именуется жизнью, к тому возрасту, которого я достиг, человеку от его прошлого остается слишком мало, чтобы без основательной причины стоило жертвовать этим немногим. Вчера я едва узнал тебя под твоим маскарадным одеянием, как и ты меня — под сетью моих морщин. Я не мог не откликнуться на зов воспоминания, проснувшегося в моем сердце. Потому и позвал тебя. Спасибо, что ты пришел. Вот уж не думал после семнадцатилетней разлуки обрести тебя снова, и не где-нибудь, а на балу в Тюильри!
— Это лорд Драммонд привел меня туда, — усмехнулся Самуил. — Ты ведь знаешь, я знаток древностей. Я взял на себя заботу о его костюме. Вышло недурно, а? Особенно если учесть, что костюм пришлось готовить в спешке, ведь лорд Драммонд прибыл в Париж всего две недели тому назад. В благодарность за эту услугу он внял просьбе, подсказанной моим давним, но вечно юным любопытством, и взял меня с собой.
— И вот мы снова вместе, — заключил Юлиус.
— Вот мы снова рядом друг с другом, — уточнил Самуил задумчиво, — но оба так далеки от себя самих!
— Правда, — кивнул Юлиус. — Наши мечты умерли или покинули нас. Кстати о мечтах, — он вдруг оживился, — что сталось с Союзом Добродетели?
Пораженный тоном, каким был задан этот вопрос, Самуил быстро поднял глаза и в упор глянул на Юлиуса. Но тот беззаботно улыбался.
— Насколько я понимаю, — заметил Самуил, — твое превосходительство, посол Пруссии, более не состоит в Союзе?
— О нет, — небрежно ответил Юлиус, — я давно покончил с юношескими безумствами. И потом, — добавил он смеясь, — Наполеон мертв. Однако, помнится, я слышал, будто какие-то осколки Союза еще существуют?
— Вполне возможно, — пожал плечами Самуил. — Но я, покинув Германию семнадцать лет назад, естественно, понятия не имею, что там происходит.
Он перевел разговор на другое. Ему казалось, что Юлиус исподтишка наблюдает за ним, и он был раздражен, почувствовав себя объектом наблюдения со стороны того, кого сам собирался изучить.
«Ах, так! — думал он. — Что ж, отлично. Он играет ту же роль, что и я; он испытывает меня, пока я исследую его. Итак, ему удалось меня обойти; впредь надо принять меры, чтобы этого избежать. Посмотрим, кто кого».
Он завел беседу о честолюбии, потом об игре, о женщинах, но ему все не удавалось затронуть в своем собеседнике хоть одну чувствительную струнку. Юлиус или очень хорошо держался, или в самом деле не испытывал ко всему этому ничего, кроме безразличия и презрения.
«Черт меня побери, — сказал себе Самуил, — если я не сумею растопить эту ледяную статую!»
А вслух он произнес:
— Может быть, я ошибаюсь, но на балу, когда зазвучал голос той женщины, мне показалось, будто мы оба испытали одно и то же чувство.
Юлиус вздрогнул.
— О да! — проговорил он. — Не знаю, кто такая эта певица, но она затронула в моей душе воспоминание, все еще живое. Бедная Христиана! Картина ее ужасного и загадочного конца преследует меня непрестанно: бездонная пропасть, в которую она сорвалась, поныне зияет в моем сердце. А и в самом деле странно! Мне вспомнилось, как Христиана напевала за клавесином моцартовские арии: голосок у нее был, пожалуй, слишком тонок и не шел ни в какое сравнение с голосом этой певицы в маске, таким звучным и уверенным… И все же в тот вечер у меня было ощущение, будто я слышу пение Христианы.
— И у меня! — сказал Самуил.
— А потом, когда она явилась, чтобы принять благодарность герцогини Беррийской, ее высокий роскошный стан совсем не походил на нежную, хрупкую фигурку Христианы. Но вместе с тем при одном взгляде на нее глубокое смятение охватило все мое существо, как если бы я увидел, что мертвая воскресла.
Торжествующая улыбка мелькнула на губах Самуила: наконец-то он нащупал живую струну, еще трепещущую в душе Юлиуса!
— Что ж, — промолвил он вдруг, — если так, ты, может быть, захочешь пообедать завтра в обществе этой певицы?
— Пообедать? С ней?
— С ней.
— О! — пробормотал Юлиус. — Да, конечно.
Самуил опасался, как бы его собеседник не заколебался и не передумал, и потому на этот раз предпочел не искать новых завоеваний. Он поднялся:
— Стало быть, мы договорились. А теперь я должен тебя покинуть; но сегодня же вечером лорд Драммонд или пришлет тебе письмо, или сам явится с визитом, однако, так или иначе, он пригласит тебя назавтра отобедать у него вместе со мной. И с ней.