Бог располагает!
Шрифт:
Что это могла быть за поездка?
Должно быть, за ней кроется нечто очень серьезное. У графа, должно быть, крайне важная причина покинуть Париж, если он, такой слабый и измученный, подчинился этой необходимости. Куда же он едет? И почему столь простое, в общем, событие, как поездка, наполняло его такой печалью? Что значат эти торжественные наказы, с которыми он обратился к своей дочери?
Это нечто большее, чем прощание, это скорее предсмертное волеизъявление.
Весь день Фредерика так бродила и размышляла.
К вечеру она поняла, что
Она приказала запрягать лошадей в карету и помчалась в Париж.
Подкатив к особняку, Фредерика опрометью бросилась в покои Юлиуса.
— Где господин граф? — спросила она у первого же слуги, что встретился ей по дороге.
— Господина графа здесь нет, — отвечал слуга.
— Когда он уехал?
— Сегодня утром, сударыня.
— Боже мой! А он не говорил, в котором часу вернется?
— Он сказал, что ему предстоит поездка за пределы Парижа и что он вернется, возможно, не раньше завтрашнего дня.
— А для меня он ничего не оставлял?
— Господин граф оставил для госпожи графини письмо, оно в его комнате, на бюро.
— Скорее туда! — прошептала Фредерика.
И она бросилась в комнату графа.
На секретере лежал конверт, адресованный ей.
Она сломала печать и извлекла два письма — одно для нее самой, другое для ее матери.
Развернув письмо, она стала читать:
«Прости меня, моя милая Фредерика, что я уезжаю, так и не обняв тебя. Но я это делаю ради тебя, дитя мое. Через три дня уже ничто не будет препятствовать твоему счастью.
Моя дорогая девочка, прощай. Все остальное ты узнаешь от своей матери. Будь счастлива. Я благословляю тебя.
Забудь меня и думай о Лотарио.
— Что все это может означать? — вскричала Фредерика, и глаза ее наполнились слезами. — Ах! — вздохнула она чуть погодя, перечитав фразу «остальное ты узнаешь от своей матери». — Матушка, верно, знает все. Скорее к ней!
И она, торопливо выбежав во двор к своему экипажу, велела везти себя к Христиане. Письмо графа к своей матери она захватила с собой.
Христиану глубоко поразило известие о визите графини фон Эбербах, ибо у этих двух злополучных созданий жизнь была такая, что для матери и дочери встреча друг с другом являлась непозволительной дерзостью, едва ли не прегрешением.
Но волнение Христианы еще более усилилось, как только она взглянула на входящую Фредерику.
— Да что случилось? — спросила она, напуганная выражением тревоги, которое так ясно проступило на лице ее дочери.
— Только то, — сказала Фредерика, — что мой отец уехал.
— Уехал?!
— Читайте.
И Фредерика протянула матери оба письма.
Но письмо к Христиане объясняло не больше, чем то, что предназначалось
Юлиус всего лишь сообщал своей жене, что он уезжает, но как только достигнет цели своего путешествия, напишет ей о том, что собирается делать, а также будет извещать обо всех происходящих там событиях.
Пока же он просил ее не тревожиться, успокоить Фредерику и ждать.
— Что угодно, только не ждать! — вскричала Христиана. — Моя девочка, мы тоже поедем!
— Что с вами, матушка? Вы просто вне себя от волнения.
— Над твоим отцом нависла большая опасность.
— Какая опасность?
— Ах, да не могу я тебе всего рассказать. Но я хорошо запомнила то, что он сказал мне однажды. Живо!
Она бросилась к сонетке и стала звонить. Прибежал слуга.
— Мой брат сейчас здесь?
— Да, сударыня.
— Скажите ему, что мне нужны почтовые лошади, и немедленно.
Лакей вышел.
— О Боже мой! — простонала Христиана. — Но куда ехать? Из этих двух писем невозможно узнать даже, где твой отец. Тебе в особняке ничего об этом не сообщили?
— Нет, уезжая, он сказал только, что его ждет поездка за пределы Парижа.
— Ох, этак он далеко заедет! Расстояние будет побольше, чем то, что разделяет нас и его замысел. Но куда он мог направиться? Какие мы несчастные! Мы не можем об этом догадаться, вот мучение!
Она умолкла и с минуту размышляла, но тотчас заговорила снова, на сей раз бодрее:
— Не имеет значения, мы будем искать его повсюду. Сначала едем в Эбербах. Да, да, для наказания он должен был избрать то самое место, где совершилось преступление. Именно так. Он отправился в Эбербахский замок, теперь я в этом уверена. Боже! Только бы мы не приехали слишком поздно!
Она захватила с собой деньги — столько, сколько нужно для такой дороги, и укутала Фредерику в шали, чтобы уберечь от ночной прохлады.
Когда явился Гамба и возвестил, что карета подана, они были уже готовы.
— А что, я тоже еду? — спросил он.
— Да. Ты готов?
— Если речь о том, чтобы поколесить по дорогам, тут я всегда готов.
— Что ж, в путь!
Через минуту почтовая карета уже неслась по парижским мостовым во весь опор.
На первой же станции Христиана спросила у почтмейстера:
— Не дали ли вы сегодня утром лошадей двум путешественникам, ехавшим из Парижа?
— Почему двум? — спросила Фредерика.
— Тише, слушай.
— Я давал их более чем двум, — отвечал почтмейстер.
— Да, но речь идет о двух, ехавших вместе.
— А как они выглядят?
— Обоим около сорока. Но один выглядит старше.
— А! Погодите-ка. Вроде проезжали такие. Один еще забился в угол кареты, будто не в духе был или хворый.
— А у другого лицо, верно, такое жесткое, надменное?
— Точно. Он-то и отдавал распоряжения. Я еще говорю Жану: «Вот про кого не скажешь, что физиономия у него добродушная!» А Жан мне в ответ: «Ба! Этот вправе иметь любую физиономию, платит он щедро». Да, сударыня, я их видел.