Бог располагает!
Шрифт:
— Благодарю.
Лошадей переменили. Карета двинулась дальше.
Фредерика пристала к матери с расспросами:
— Как вы узнали, что отец уехал не один?
— Разве ты забыла, как он вчера сказал, что его будет сопровождать друг?
— Да, правда, но он не говорил, кто такой этот друг.
— Ну, об этом-то я догадалась! — отвечала Христиана.
— Так кто же он?
— Господин Самуил Гельб.
То было мрачное, молчаливое путешествие. Прошла ночь, потом день, и снова ночь, и день
Мать и дочь останавливались только затем, чтобы поменять лошадей. За двое суток они только два раза вышли из кареты, чтобы наскоро перекусить.
И тотчас вновь отправились в дорогу, платя вдвое, чтобы побудить кучера ехать вдвое быстрее.
Начатое среди ночи, это путешествие и завершилось ночью.
Было около одиннадцати вечера, когда почтовая карета въехала во двор Эбербахского замка.
— Господин граф здесь? — спросила Фредерика у сонного привратника, которого пришлось разбудить.
— Да, сударыня.
— Хвала Создателю! — вскричала Христиана. — Мы успели вовремя.
Карета остановилась у крыльца.
Гамба так забарабанил в дверь, что мог бы перебудить весь дом.
Ганс просунул голову в слуховое окошко.
— Кто там? — закричал он до крайности раздраженно и грубо.
— Это госпожа графиня, — ответствовал Гамба.
— Сейчас спущусь, — проворчал Ганс.
Мгновение спустя дверь открылась.
— Господин граф… — начала Фредерика.
— Он спит.
Фредерика оглянулась на Христиану.
Без слов поняв взгляд дочери, та сказала:
— О, нельзя терять ни минуты. Речь идет о слишком серьезных вещах, чтобы откладывать нашу встречу хотя бы на мгновение. Идем, постучимся в дверь его спальни.
Они тотчас поднялись по лестнице и принялись стучаться, сперва потихоньку, потом все сильнее.
Но сколько бы они ни колотили в дверь, никто не отзывался.
— Подождите, — сказал Гамба. — Вы стучитесь по-женски. Я вам сейчас покажу, как это делается.
И он пустился выбивать из двери набат всех колоколов Антверпена.
В комнате по-прежнему было тихо, никто даже не пошевелился.
— Это странно, — сказала Христиана, и на лице ее начала проступать бледность.
Она повернулась к Гансу:
— Вы совершенно уверены, что господин граф в спальне?
— Само собой разумеется, я же его туда и проводил часа два тому назад, еще свечи в комнате зажег.
— О! Два часа! — в ужасе прошептала Христиана.
— К тому же, — продолжал Ганс, — не будь его там, ключ бы торчал снаружи, а вы сами видите, что он внутри.
— Господин граф! — закричала Христиана. — Откройте, это мы, Фредерика и я! Во имя Неба, откройте!
По-прежнему ни звука.
— Что все это значит? — пролепетала Фредерика. — Боже мой! Мне страшно.
— Ах, ну конечно! — воскликнула Христиана. — Господин Самуил Гельб, должно быть, в замке?
— Да, сударыня, — отвечал Ганс.
— Что ж, мой друг, пойдемте и разбудим его. Возможно, он спит не так крепко, как господин граф.
Ганс проводил их до дверей комнаты Самуила.
Христиана постучалась.
Никто не ответил.
Ключ торчал в замке.
— Открой, Гамба, — приказала Христиана. — И войди.
Гамба вошел.
— Вы тоже можете войти, — сказал он. — Здесь никого нет.
Христиана и Фредерика бросились в комнату.
Она и в самом деле была пуста, а постель не смята.
— Вы убеждены, — спросила Христиана у Ганса, — что господа не выходили из дому?
— Еще как убежден. В половине десятого господа сказали, что идут спать. Я видел, как они поднимались к себе, а потом запер двери. Они не могли уйти, не потребовав у меня ключи.
— В таком случае живо! — закричала Христиана. — Молоток, лом, все равно, что! Надо взломать дверь комнаты господина графа.
Гамба и Ганс убежали. Они почти тотчас вернулись, вооруженные железным ломом.
Через минуту дверь подалась.
Все четверо вошли в комнату графа.
Она была так же пуста, как и другая спальня, которую они только что покинули.
Но первым предметом, бросившимся в глаза Фредерике, оказалось письмо, лежавшее на молитвенной скамеечке, что стояла у изголовья кровати.
Адрес гласил: «Госпоже Олимпии, Люксембургская улица, Париж».
— Дай, — протянула руку Христиана.
Она сломала печать и начала читать:
«Моя бедная возлюбленная, когда тебе попадется на глаза это послание, я уже буду мертв…»
У нее вырвался крик, и она стала торопливо пробегать глазами остальное.
Юлиус не приводил никаких подробностей. Он только говорил, что умирает, чтобы Фредерика могла выйти за Лотарио, что ей не придется больше бояться Самуила и пусть она не печалится, так как он очень счастлив, ибо может сделать это для нее, и она ничем ему не обязана, а напротив, это он должен быть ей признателен, так как благодаря ей он, проживя такую никчемную жизнь, хотя бы умереть сможет как человек любящий и преданный.
А дальше было еще множество всевозможных ласковых слов и нежных уверений.
Но Христиана дочитывать не стала.
— О, какое несчастье! — простонала она, ломая руки. — Мы опоздали на два часа. Сейчас он уже, наверное, умирает. А мы даже не знаем, где!
— Ах, поищем хотя бы, будем искать везде, — всхлипывая, пролепетала Фредерика.
— Однако, — продолжала Христиана, — раз внешние двери заперты, они должны быть в замке. Надо обшарить все комнаты.
Но все поиски оказались тщетными.