Бог располагает!
Шрифт:
И он быстро сообщил ему обо всем происходящем.
— Герцог Орлеанский в ратуше! — вскричал Жак. — Так значит, снова монархия? Но будь покоен, ему не пройти. Когда он туда отправится?
— Немедленно.
— Дьявольщина! — проворчал Жак. — Своих друзей я предупредить не успею. Но хватит и двух решительных людей.
— Я думаю так же, — отвечал Самуил. — Одному из нас надо перехватить его по дороге, а другому ждать у самой цели, возле ратуши. Ты бы где хотел быть?
— На дороге, — сказал Жак.
— А я в большом зале ратуши; если ты его пропустишь, от меня ему не уйти.
— Договорились. Пистолет у тебя есть?
— У меня их два.
Они вдвоем дошли до Гревской площади.
Там Самуил, обменявшись с Жаком рукопожатием, оставил его и вошел в ратушу.
Не прошло и четверти часа с той минуты, когда они расстались, как в толпе началось сильное волнение.
По набережной двигался, приближаясь, кортеж герцога Орлеанского.
Герцог ехал верхом, за ним следовал г-н Лаффит — савояры несли его на носилках.
Крики восторга и торжества, приветствовавшие кортеж с минуты его выхода из Пале-Рояля, с каждым шагом становились все слабее.
Начиная от Нового моста, поведение толпы изменилось: здесь люди глядели сурово, едва ли не угрожающе.
— Снова Бурбон! — выкрикнул рабочий, стоявший рядом с Жаком. — Чего ради мы сражались? Не стоило труда.
— Успокойся, сынок, — отвечал ему Жак. — Еще не все кончено.
Кортеж внезапно вышел из узкой улицы на площадь. Герцог Орлеанский с подчеркнутой любезностью обернулся к г-ну Лаффиту, как будто старался укрыться под сенью популярности, более надежной, нежели его собственная.
Жак сунул руку в карман, вытащил пистолет и прицелился.
Но чья-то рука сзади перехватила его руку и вырвала у него пистолет.
Он обернулся. Это был тот самый рабочий, с которым он только что разговаривал.
— Что ты делаешь? — сказал мастеровой.
— А тебе-то что? — отвечал Жак. — Мне не по вкусу Бурбон.
— Плевал я на Бурбонов! — заявил рабочий. — Но ты выбери другой случай, а то еще убьешь Лаффита.
Оттолкнув мастерового, Жак поднял свой упавший на землю пистолет. Однако кортеж уже прошел мимо, и герцог Орлеанский вступил в ратушу.
Жак попытался было проникнуть туда. Но часовые преградили ему путь.
Когда герцог Орлеанский вошел в большую залу, его там встретила огромная толпа. То были вчерашние бойцы, учащиеся Политехнической школы, со шпагами наголо, с суровыми и скорбными лицами. Генерал Дюбур тоже стоял там.
Один из депутатов огласил декларацию Палаты. Раздались весьма жидкие аплодисменты.
Генерал Дюбур выступил навстречу Луи Филиппу и, простирая руку к площади, еще запруженной вооруженным народом, заявил:
— Вам известны наши права; если вы о них забудете, мы напомним.
— Сударь, — отвечал герцог, несколько смутившись, — я честный человек.
— Честный человек не всходит на ступени трона, — сказал Самуил.
И он, вскинув пистолет, прицелился и выстрелил.
Осечка.
Самуил взглянул на свой пистолет. В нем больше не было пистона.
У него был припасен второй пистолет. Он хотел достать его из кармана. Но карман был пуст.
— Предательство! — закричал он.
В толпе была такая давка, что он не почувствовал, когда чужая рука залезла к нему в карман.
И тут Лафайет взял трехцветное знамя, вложил его древко в руку Луи Филиппа и сказал ему:
— Пойдемте!
Потом он повлек герцога на балкон ратуши и на глазах народа, теснившегося на площади, обнял его.
Это и была подлинная коронация Луи Филиппа. Лафайет освятил его персону, поделившись с ним своей популярностью.
Толпа разразилась приветственными криками.
«Кончено, — сказал себе Самуил. — Через неделю он станет королем. Все мечты моей жизни рухнули в один миг. Что ж, надобно смириться. Ничего уже нельзя сделать».
Но вдруг он вскинул голову.
«Да нет, — подумалось ему. — Здесь все завершилось, но еще можно начать заново. Разве я ребенок или женщина, чтобы вешать нос при первой же трудности? Нет, ничего не потеряно. Есть способ все поправить. Ну-ка, подумай немного».
И он, прикрыв глаза ладонью, погрузился в глубокую задумчивость. После нескольких минут неподвижности и упорного размышления он усмехнулся, и в глазах его сверкнула молния.
«Нашел! — возликовал он. — Ах, все же я не из тех, кто легко сдается».
За пять минут в его голове сложился последний план, призванный решить его судьбу.
Он отправился к Юлиусу.
LIX
ПЕРЕМЕНА ДИСПОЗИЦИИ
И на этот раз при виде Самуила во взгляде Юлиуса блеснуло и тотчас угасло нечто похожее на свет надежды, которую он словно бы хотел скрыть.
— Ну вот, мой дорогой Самуил, — сказал он как-то веселее обычного, — я вижу, что твои триумфы не заставляют тебя позабыть старых друзей.
— Что еще за триумфы? — буркнул Самуил.
— Как? Разве вы не разбили противника по всему фронту? Я только что читал газеты, и лишь для того, чтобы узнать, как там ты и твои революционеры. И убедился, что вы быстро продвигаетесь вперед. Раз герцог Орлеанский главный наместник, значит, Карл Десятый низложен.
— Да, главный наместник… королевства! — отвечал Самуил, язвительно подчеркнув последнее слово. — Народ поменял одного господина на другого, и это они называют революцией; притом никто не мог бы сказать, стоит ли новый господин больше, чем прежний, не надо ли и его в свою очередь выгнать. Таким образом, я просто болван, рисковавший своей шкурой, чтобы посадить одного короля на место другого. Но я еще посчитаюсь с этой желторотой оппозицией, которая украла у нас нашу победу, подоспев после сражения, чтобы обобрать мертвецов!