Бог счастливого случая
Шрифт:
Но когда после окончания девятого класса настало время решительных действий, Лина испугалась. А вдруг ее, пятнадцатилетнюю, не возьмут на работу? На что она будет жить? Посоветоваться было не с кем. Промаявшись две недели, она съездила в Андреевск и выяснила, что поступать вполне можно после десятого и даже после одиннадцатого класса. Весной мать сломала руку, и все заботы по дому и огороду легли на плечи Лины. «В следующем году я обязательно уеду, что бы ни случилось», – пообещала она себе.
Год пролетел быстро. На выпускной Лина твердо решила не ходить. Не хотелось. Да и надеть
– Держи! Это тебе.
Обычно мать привозила из райцентра неподъемные баулы – не ездить же каждый день за мелочовкой. Не по росту сильная Лина помогала втащить сумки на кухню, разложить покупки по местам и напоить вымотанную дорогой мать чаем с вареньем. А тут приехала с почти пустыми руками, вид какой-то необычный.
– Мне? – недоверчиво переспросила Лина.
– Ну не мне же! – передразнила мать. – Доставай. Смотри. Назад не повезу. Если что – Полинку попросим подогнать. Да куда в кухню тащишь, дурында! В гостиную иди! Сейчас руки помою…
На ходу развернувшись и ни грамма не обидевшись на «дурынду», Лина понеслась в комнату. Поставила пакет на стол. Прислушалась к шуму воды в кухне. И не стала ждать. По одному извлекла на свет платье из нежно-лилового шелка, коробку с бархатными туфельками на высоком каблуке в тон и ободок для волос с лилово-золотистой розой. У Лины даже в горле пересохло от такой красоты. У матери был свой критерий в выборе одежды – чтобы годилась и в пир, и в мир. Слова эти так часто повторялись в их доме, населенном двумя женщинами, матерью и дочерью, что смысл их стерся, как рисунок на застиранных простынях. Пир – еще понятно, Лина помнила картинку с длинными, заставленными снедью столами из книжки о царе Салтане: «Царь Салтан за пир честной…» А мир? Это как? Ответа не было.
Купленное матерью платье для пира не годилось – не ты заляпаешь, так на тебя что-нибудь уронят. Оставался мир.
Дрожащими от волнения руками Лина надела платье. Непривычно мягкая струящаяся ткань обняла и развернула поникшие плечи, подчеркнув робкую грудь и тонкую талию, закрутилась вокруг ног. Сунув ступни в туфли, Лина подошла к зеркалу. Стащила резинку с косы, распустила волосы, приподняла их ободком и застыла. Перед ней стояла незнакомая девушка с лучащимися счастьем глазами, в которых отражался весь мир, ликующий и радостный. Лина крутнулась в одну сторону, затем в другую, платье разлеталось крыльями бабочки, а затем мягкой кошкой льнуло к ногам. Странное дело – воздушное, практически невесомое платье создавало чувство уверенности в себе и прямо какой-то отчаянной неуязвимости, словно рыцарская кольчуга.
– Ма?
На секунду охватило сомнение – мать любит ее, вон какое шикарное платье купила, а она собирается сбежать. Как последняя…
Додумать не успела. Мать зашла в комнату, на
– Ну что? Как раз? Я боялась, что длинно будет. А вроде и ничего. Будешь чуток подол приподнимать, когда по ступенькам спускаться. И сойдет. Я и не думала, что ты у меня такая сисястая. Надо было лифчик купить.
И счастье ушло вместе с уверенностью и неуязвимостью. «Сисястая» – Лина ссутулилась, стянула с головы ободок и пошла в свою комнату. Вернулась, заплетая на ходу косу, уже в привычной юбке и толстовке – и в пир, и в мир.
– Ладно, не бери в голову. Туфли дома поноси, а то с непривычки каблуки переломаешь. Попрошу Зинку, чтобы тебе какую-нибудь прическу сварганила. А то ходишь распустехой. Пора уже о будущем задуматься.
Лина вскинула глаза на мать – о чем это она?
А та продолжала:
– В доме нужен мужик. Скоро восемнадцать, самая пора замуж. Девки в школе уже вовсю невестятся, а ты… Эх! Ну что ты волком смотришь! Хоть бы спасибо сказала!
Лина не знала, что и сказать. Как-то не приняты у них были разговоры по душам. Сначала у матери, в одиночку поднимавшую дочь, не хватало на них времени, а потом, когда девочка из обузы превратилась в помощницу, сделала свое дело привычка. То есть отсутствие привычки делиться мыслями, потаенными и не очень. Незаметно выросшая дочь не хотела пускать в свою уже порядком устоявшуюся жизнь мать. По этой-то причине та не знала о планах дочери, а дочь впервые услышала, о каком будущем для нее мечтает мать.
– Мам, я… – Лина запнулась – ну как сейчас сказать о своих планах? К стыду своему, она только сейчас поняла, что матери в них места нет. Нужно было что-то сказать, но момент был упущен. Мать развернулась и вышла из комнаты, унося с собой невысказанные упреки. Маленький росток доверия и взаимопонимания увял, едва успев проклюнуться.
На выпускной Лина все-таки пошла. Соседка Зинаида, окончившая парикмахерские курсы, долго билась над ее прической, а потом попросту уложила волосы сзади вокруг ободка пышным валиком и закрепила шпильками.
– Это греческая прическа, – сказала она, оглядывая свое творение. – Очень даже неплохо. Ты, Каролинка, просто красотулечка. Еще бы росту добавить сантиметров двадцать – и на подиум.
– Ага, на подиум, – хмыкнула Лина, но хмыкнула скорее для проформы – увиденное в зеркале ей нравилось. А уж когда к прическе присоединилось платье с туфельками… «Я всегда буду носить такие красивые платья», – пообещала она своему отражению.
Фурора ее появление на выпускном не произвело. На балу была своя королева – Милка Никифорова. Высокая, крепкая, с крупными белыми зубами, которые она с удовольствием демонстрировала, улыбаясь и слегка запрокидывая голову назад. При этом на щеках ее появлялись задорные ямочки. У Милки было еще одно неотразимое оружие – ямочки на ногах, сзади, чуть выше коленок. Позже, уже в училище, Лина узнала, что ямочки эти – страшный бич женщин под названием «целлюлит». Но тогда, в школе, они не слышали такого слова. Мальчишки млели, глядя на никифоровские ямочки, а девчонки завидовали.