Богадельня
Шрифт:
Молчишь?
Солнце пятнало стены базилики веселой мозаикой лучей.
C
Душегуб задерживался.
Это могло показаться смешным. Обряд-фарс, дурацкая игра! К тому же вокруг полно гильдейцев, способных с успехом заменить мейстера Филиппа. Но дотошный кармелит настоял на максимально точном воспроизведении. И вот – Душегуб задерживается. Время тянулось струйкой слюны из собачьей пасти. Тишина звенела от напряжения: рой голодного комарья, пыльная радуга меж колонн. Лишь кто-то из Душегубов отчаянно сопел в боковом нефе. Рядом вздыхал, потея, мейстер Энгельберт.
Все так же.
Все иначе.
Над действом витал дух врача Бурзоя, лазутчика-самоубийцы, – и дерзкого опыта, совершенного Змеиным Царем восемь веков назад. Немым свидетелем дремала в апсиде девочка, превращенная отцом из ребенка в божество.
Душегуб задерживался. Куда дольше, чем в прошлый раз. Едва слышные вздохи, шушуканье. Еще минута-другая – и…
Дверь открылась. Скрип лопнувшей струной резанул по ушам: мертвая память о «Lamento di Tristano». Мейстер Филипп (…епископ поднял корону над головой короля…) шел, с трудом переставляя ноги. Дряхлый старец. Смертельно уставший от жизни. Человек, раздавленный Вавилонским Столпом, нес перед собой ларец, обтянутый пергаментом с росписью. Фратер Августин едва удержался от совершенно неуместного хохота: монах знал, что в ларце.
И все это знали.
…Ничего!
Величественный спектакль близился к провалу. Гнилая брюква, летящая из зала. Свист. Публика требует вернуть деньги. Гонорий, хитроумный декан, что ты надеешься здесь высмотреть?! Чем испуганы вы, Душегубы? – соль земли, переводчики через дорогу… Было плохо видно, что творится в нефах, но облик стоявшего рядом мейстера Энгельберта говорил сам за себя. Нет, не возможная расправа со стороны двух рыцарей страшила Совет. Крылось в этом страхе нечто запредельное, недоступное обычному человеку.
«У вас нет будущего!» – монах содрогнулся, услышав шепот Матильды.
Ф-фу, почудилось…
Шелест раздвигаемой ширмы. От мейстера Филиппа кисло разит ужасом. Но он старается. Держится. По-старчески шаркая ногами, делает еще два шага. Ставит пустой ларец на (…хриплый клекот умирающего: воздуха мне, воздуха!..) подставку из камня. Дрожащие пальцы касаются ларца, и крышка открывается, являя взору бархатное нутро, где…
Пустое ложе.
Чернота вечной ночи – вместо скорлупы-голема, вместилища для благородного металла души. Бездушный оттиск, издевательский намек на форму, которую никто не собирается наполнять содержанием. Не с этого ли ты начинал, великий безумец Бурзой, когда тонкий, но мертвый ритуал раз за разом отказывался давать результат? Раб безумия, ты создал божество, опору для чуда, способ вдохнуть душу в слепую потеху – но время платить по счетам. Время возвращаться вспять. Вот он, насквозь фальшивый Обряд, глумление над тем, ради чего без устали трудились поколения гильдейцев! Марионетка, которую дергают за ниточки, пытаясь выдать ее за живого человека! Смотри, Змеиный Царь! Смотри – и не говори, что не видел. Это представление – для тебя. Для нас с тобой. Давай же смотреть вместе – быть может, сумеем углядеть ошибку, промах, упущение, чей призрак не дает тебе покоя и после смерти?
Давай идти вместе!
– Скиталась осень в слепом тумане —Дождь, и град, и пуста сума…Тропа вильнет, а судьба обманет —Ах, в пути не сойти б с ума!..Мейстер Энгельберт, дрожа, смотрел на цистерцианца, поющего песню бродяг.
Ректор не слышал, как пришел ответ:
«Хорошо. Давай вместе».
Тень мертвого врача встала рядом с живым монахом – а выхолощенное, насквозь искусственное действо, провал которого был для собравшихся делом решенным, шло своим чередом. Призрак глиняного голема в руках Филиппа ван Асхе. Струйка несуществующего золота ныряет в отверстие на темени. Ложь! обман, наважденье!.. Но отчего пляшут губы мейстера? Неужели он не в силах провести ложный Обряд?! Рука в небесах вне различенья лжи и правды. Даже заведомая фальшь оборачивается для чуда истиной. Нет плотского воплощения? – возникнет призрак. Поводырь, ведущий из небытия другие призраки.
Для чуда провал спектакля равен триумфу.
Так дитя укладывает спать куклу, не задумываясь: нужен ли сон тряпью и двум бусинам?!
Мейстер Филипп высоко поднял над головой пустоту, зажатую между побелевшими пальцами. Почудилось: Душегуб действительно держит фигурку с золотой сердцевиной. Навстречу плеснули струны цитры. Матильда Швебиш еще только поднималась с колен, еще только брала в руки инструмент, и складки ее платья не успели опасть, шурша, чтобы лечь облаками звездного света, – а чарующий напев уже заполнил базилику.
Пыль замерла в лучах солнца.
Мгновение?
Вечность.
Они смотрели глаза в глаза: пророчица и… мертвый врач? Пророчица и… монах? Ясновидящая и… кто? Кто он сам? Отчего он помнит то, чего не должен помнить отец-квестарь из обители, каких двенадцать на дюжину, в миру идальго Мануэль де ла Ита, фармациус и отравитель… Кто он? Кем был раньше? Кто сейчас? О Боже, мы так похожи… мы слишком похожи, это не может быть простым совпадением, не может… Девочка моя! Дым ядовитых дров в камине. Лицо Фернандо Кастильца… лицо кармелита… Цель оправдывает средства. Цель – умелый адвокат, за хорошие деньги сука-цель оправдает кого угодно!..
Блудница Вавилонская!
Они открылись навстречу. Монах и врач, врач и монах, двое, ставшие одним, тень, обретающая плоть, и плоть, отступающая в тень. Psyche и physis, две руки, окаменевшие в рукопожатии через века, языки человеков, слитые в горниле праречи, – и Матильда Швебиш, читавшая сейчас душу Бурзоя (…Августина?!), как открытую книгу.
Творилось чудо. Новое. Небывалое. Призраки обретали плоть. И виденья Глазуньи открывались людям в богадельне.
Секунда, растянувшаяся на восемь веков.
Девочка на берегу моря.
Девочка во внутреннем дворике. Тонкие губы змеятся полуулыбкой. Взгляд судьбы. Покой и безмятежность. Первая могила в скалах. Вторая. Отец, сидящий у изголовья третьей, последней дочери. Тихо журчит музыка нечеловеческого языка. «Панчатантра». Часть пятая, заключительная: «Безрассудные поступки». Басни про слонов и леопардов. Быков и щеглов. В конце каждой – мораль. Простая, понятная. Камень для фундамента. Опора. Вывод. Выход. Однозначность.
Обреченность на победу.
И наконец – безуспешная попытка коснуться собственного ребенка, которого уже не было здесь…
– Время —С кем тебя только не сравнивали!Время —Может быть, Хронос и вправду велик?!Время —Что для тебя люди, боги, миры?ВредноЗнать до начала исходы игры.Всю эту секунду по воздуху плыл, нелепо кувыркаясь, призрак глиняного голема с сердцевиной из золота. А потом вечность оборвалась криком чаек. Эхом – потрясенный вздох. Качнулись статуи святых в нефах, поражены увиденным. Что ж вы раньше молчали, праведники?