Богатые — такие разные.Том 2
Шрифт:
Наступило молчание. Наконец он как-то неловко проговорил:
— Мне этого действительно хотелось. Если бы не клиенты…
— Оставим в покое клиентов, Стив.
Он в замешательстве покраснел и снова отпил виски.
— Я думаю, что есть такие мужья и жены, которые могут работать вместе.
— Да. Но мы не можем. И нам лучше взглянуть прямо в лицо этому факту, Стив, и просто принять его. Было бы несчастьем, если бы мы по-прежнему стремились работать вместе.
— И нечего пускаться в поиски причин, — сказал он, словно боясь, что я буду кричать с крыши дома на весь город о том, что он не может работать вместе
Но я лишь сказала:
— Искать причины нет необходимости. Это просто факт реальной действительности.
— Но это так странно, — проговорил он с наивностью, которая всегда трогала меня. — Я не могу взять это в толк. Да, это реальный факт, но в чем тут дело, я не понимаю.
— Дело всего лишь в биологии. Ты стал чувствовать себя победителем. И ничто не замораживает так гениталии мужчины, как сознание своей второстепенности.
— Но дело вовсе не в биологии! Все это происходит в сознании!
— Может быть, сознание мужчины двадцать первого века будет другим. И может быть, я ни под каким видом не захотела бы лечь с ним в постель. Ты единственный, с кем я хочу быть в постели, Стив, и не когда-нибудь, а теперь, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
— Но ты не можешь не чувствовать обиды на меня…
— Чепуха. Ах, дорогой мой, как ты не можешь понять? Я уже говорила, что все это вопрос приоритетов. В самом начале, когда я тебя не любила, я не хотела выходить за тебя замуж, инстинктивно понимая, что не смогла бы справиться с подобной ситуацией. Мое честолюбие затмило бы в моих глазах все, и такой брак был бы обречен. Поэтому-то я всегда и боялась замужества — знала, что оно означало бы попрание моего права на приоритет моего честолюбия, права, которое я отождествляла с правом на выживание. Но теперь я понимаю выживание по-другому, Стив. Я, наконец, поняла, чего всегда хотела — любви и защищенности, — и я не могу рисковать этим ради всех эмиссионных банков Лондона! Разумеется, в конце концов, я снова стану работать, и чем скорее, тем лучше, — но я больше не отождествляю выживание со способностью делать миллионы фунтов стерлингов. От этих шор я уже избавилась, и вижу гораздо более широкие горизонты.
Через сорок пять минут, уже в постели, он с тревогой спросил меня:
— Но что ты собираешься делать, Дайана?
— Что делать? — неопределенно переспросила я. — Ах, делать… Да, понимаю. Я пойду по стопам своей матери. Надеюсь, что в наши дни я уже не кончу тюрьмой, где меня стали бы принудительно кормить.
Стив был так поражен, что уселся в кровати и включил свет.
— Повтори, дорогая. Я не иначе как схожу с ума.
Я с готовностью повторила свои слова.
— Но почему? Ты когда-то говорила, что была так недовольна своей матерью! Я думал…
— О, все это было недоразумением, — спокойно отвечала я. — Я поняла это сегодня вечером. Видишь ли, я думала, что она агитировала за такие глупости, как право курить в общественных местах и водить автобус — за все то, что война сделала возможным без помощи суфражисток. Я думала, что она была одержима идеей изменения какого-то отжившего отрезка истории, не имеющего ко мне никакого отношения. Я ошибалась. — У меня вырвался тяжелый вздох. — Я ошибалась очень во многом, Стив. Разве не удивительно думать о том, что, когда я впервые встретила Пола, я считала, что знаю решительно все на свете?
— Мне кажется, что мы все так думаем в двадцать один год. Так что же насчет твоей матери?
— Ах, да. Она, разумеется, агитировала, в основном, против цинизма и лицемерия, как образа жизни. Она, должно быть, была идеалисткой и в какой-то момент почувствовала, что больше не может идти на компромисс с цинизмом и лицемерием. Она говорила: «Это неправильно, и этому должен быть положен конец». — Я помолчала, раздумывая над заголовками газетных статей. — Это то, чего в один прекрасный день всем нам придется потребовать, — сказала я. — Всем нам.
Он спросил меня, как именно я собиралась следовать по стопам своей матери, но я этого не знала.
— Можно, например, взобраться па ящик из-под мыла на Гайд-Парк Корнер и разглагольствовать о равноправии женщин, — ответила я, — но что в этом толку? Разумеется, лучше было бы проповедовать то же самое с задних скамеек в Вестминстере, но политические партии теперь так невыносимо утомительны… и, что бы там ни было, я уже не знаю, к какой из них можно было бы примкнуть. Я должна подумать над этим.
Я все еще раздумывала после прошедшей в мае коронации, когда Стив сказал мне, что в банк «Ван Зэйл» вернулся еще один важный клиент. Объяснение этому он нашел без труда. Все дело было в банке «Миллер, Саймон». Его руководители ничего не понимали в европейских делах, что очень затрудняло общение с клиентурой. Новый человек в отделении банка «Ван Зэйл» был двуличным пройдохой, отличным снайпером, не останавливавшимся ни перед чем, чтобы заставить былых клиентов вернуться на Милк-стрит, шесть. Ушедший клиент был консервативным англичанином, желавшим подстраховать себя возвращением в банк с давно установившейся репутацией. Рынок переживал трудности, над Европой нависла германская угроза… Объяснений было больше чем достаточно.
Суть дела, как я подозревала и во время бала-маскарада, состояла в том, что личность Стива была совершенно чужда англичанам. Когда речь шла о презентации банка, поддержанного всей репутацией банка «Ван Зэйл», это не играло большой роли, но теперь он должен был один выстоять в сообществе Ломбард-стрит, как самурай в Сэндхерсте. Он был слишком горд, чтобы апеллировать к финансистам Сити с их скрытыми от света лицами, тихим, связанным жестким кодексом поведением. Стив мог бы добиться успеха в своей профессии, но, поскольку он не был джентльменом, да еще учитывая, что со дня отречения прошло всего полгода, на него, как и на любого другого американца, смотрели с привычным подозрением.
Я не знала, насколько Стив понимает, что англичане его осуждают. В нем была такая странная смесь практичности и наивности, что было трудно определить, насколько он восприимчив к тем чувствам, которые скрывали за вежливостью бросавшие его клиенты. Он, должно быть, понимал, что что-то не так, и в то же время отказывался верить, что ответственность за эти неприятности лежит на нем самом, и мне не хотелось подрывать его уже поколебленную веру в себя нашими внутренними сложностями. К тому же это было бы совершенно бесполезно. Нельзя было ожидать, что человек полностью изменит свою индивидуальность, чтобы приспособиться к клиентам. И мы со Стивом просто продолжали каждый свое: он выискивал предлоги и объяснения, а я выслушивала их без возражений, пока до меня постепенно не дошло, что он много, слишком много пил.