Богатыри не мы. Новеллы (сборник)
Шрифт:
«Ты что творишь?! Не вздумай, дурак!!! – хотел было заорать спящий Майк, глядя на все это безобразие, но Майк из сна уже поднимал зеркальные стекла очков. Вот его открытый взгляд отразился в зеркале, а потом…
– Мишунь! Ты прости, но первый час на дворе. Голова болеть будет. И вообще я что-то так соскучилась…
– Привет! – еще не отойдя ото сна, прошептал Майк, крепко обнимая маму, пахнущую свежестью после душа, к которой все еще примешивались запахи дороги и тонкие иностранные нотки, а главное – что-то бесконечно теплое и родное. – Знала бы ты, какая хрень мне снилась!.. Эй, а что у тебя в руке?
– Это? –
Она разжала кулак левой руки и продемонстрировала Майку очки – с безнадежно деформированной оправой, треснувшем по диагонали левым и отсутствующим правым зеркальным стеклом…
Бывает так: с самого утра буквально все валится из рук. Разрядившийся телефон вместо своевременной побудки кажет шиш слепым экраном. Вскочив впопыхах, натягиваешь одежду задом наперед или наизнанку. По дороге в ванную ловишь мизинцем ноги дверной косяк. Зубной пасты в тюбике недостаточно для полноценной чистки, зато новое лезвие бритвы обеспечивает аж два пореза. Вкупе с прыщом, вскочившим посреди лба, точно глаз циклопа, мешками под глазами и следом от подушки на щеке, похожим на кривой сабельный шрам, физиономия выглядит пугающей. И еще почему-то – не своей.
Из душа течет или чуть теплая вода, или почти крутой кипяток. Купленное лишь вчера молоко уже кислит, а тосты подгорают, стоит на секунду отвернуться от плиты. Джинсы оказываются забрызганы грязью чуть не до колена. Шнурок на ботинке рвется при попытке завязать. Ключ заедает в замке, а лифт, само собой, сломан.
На улице ничуть не легче: солнышко, радовавшее три дня напролет, видимо, решило, что хорошенького понемножку, и пронизывающий ветер в лицо – как раз то, чего так недостает с утра людям для бодрости духа. Особенно когда маршрутка, глумливо подмигнув габаритами, уезжает из-под носа, а новую приходится ждать целую вечность, и в ней свободно только место спиной к направлению движения. Из-за чего, вкупе с редкостным «мастерством» водителя, ведущего машину исключительно рывками, попытка почитать оборачивается головокружением и дурнотой.
В метро выясняется, что на транспортной карте не осталось ни одной поездки, а при взгляде на очередь в кассу вспоминается советское детство и Мавзолей. На платформе, впрочем, народа ничуть не меньше – поезда отчего-то следуют с увеличенными интервалами. Само собой, настроения пассажиров это отнюдь не повышает: каждый норовит приголубить сограждан локтем или сумкой, наступить со всей дури на задник обуви или сплясать короткую чечетку на пальцах ноги, а, услышав цветистое пожелание на русском непечатном, ответить сторицей.
Разумеется, сесть не удается. Разумеется, в набитом до предела вагоне ты вынужден балансировать на одной ноге, а резкие, неожиданные остановки посреди туннеля чреваты помятыми ребрами или растяжением запястья судорожно цепляющейся за поручень руки. Разумеется, в этой давке хрен почитаешь, да еще прыщавая деваха ухитряется зацепиться пряжкой своего рюкзака за провод твоих наушников и выдернуть из гнезда телефона штекер, едва не оторвав его начисто.
Вагонные двери раскрываются, но перед этим ты успеваешь поймать в их стеклах свое отражение и чувствуешь, как взор постепенно застилает багровая пелена ярости. Еще немного, и там, в стекле, поверх букв, призывающих не прислоняться, вместо тебя появляется кто-то иной. Непохожий. Недобрый.
Чужой.
Он рычит твоим голосом неразборчивое ругательство сквозь стиснутые зубы.
Он заставляет твою руку подняться и мощным тычком в плечо обеспечить придурку, в самый последний момент вспомнившему, что ему выходить, и пробивающемуся к выходу так, словно от этого зависит его жизнь, дополнительное ускорение.
Он поворачивает твою голову влево и вправо, сделав с выражением твоего лица что-то такое, отчего вокруг тебя даже в этой теснотище становится чуточку просторнее.
Он, наконец, ощутив тычок в спину, хочет, не глядя, коротко пробить назад локтем. Но все-таки оборачивается.
– …вставят в уши свои затычки! – брюзжит бабка. Самая обычная бабка, из тех, кому жизнь не мила, если они не прутся куда-нибудь в час пик, и непременно с набитой сумкой-тележкой; из тех, кто никогда не полезет в карман за словом, особенно если это слово замечания или осуждения; из тех, кто считает себя априори заслуживающим уважения и почета только за то, что как-то прожил на белом свете шесть десятков лет.
– А ты хоть оборись! – продолжает бабка, прожигая тебя ацетиленовой горелкой взгляда. – Че глазами лупаешь? Сходить, говорю, будешь на следующей?
Ты оставляешь вопрос без ответа?
Ты с издевательской интонацией отвечаешь: «Нет, конечно!», хотя следующая остановка – конечная?
Ты рявкаешь: «Да!!!», заставив вредную старуху отшатнуться, испуганно ойкнув?
Ритмично постукивают колеса, приближая поезд к платформе. Тот, чужой, глядит тебе в затылок из толстого дверного стекла. Ты знаешь, что он всегда рядом. Что может появиться в любой момент, не успеешь и глазом моргнуть. Но почему-то от осознания этого тебе совсем не страшно.
– Простите, задумался, – произносишь ты с широкой улыбкой. И добавляешь: – Да, выхожу.
Продолжающая что-то бухтеть себе поднос бабка неожиданно замолкает. Ее редкие седые брови, сурово насупленные под цветастым платком, распрямляются. Сделав губами пару жевательных движений, словно пытаясь извлечь из-за щеки улыбку, она вдруг хитро щурится и объявляет с глубоким удовлетворением в голосе:
– И я, внучок!
Людмила и Александр Белаш
Призрак над волнами
Словно око синее, озеро блеснуло,
Юнаку залетному в душу заглянуло.
И спросило озеро: «Кто ты, гость нежданный?
Озорной разбойник ли, друг ли мой желанный?»
1. Боец
– Мне нужны полудюймовые патроны к пулемету Бреда – зажигательные, в лентах по полтораста штук. И еще – триста литров горючего, пара стофунтовых бомб, – требовательным тоном заявил парень в летном комбинезоне, стоящий перед Раде Гуланом.
Такой ответ на слова «Чем я могу вам помочь?» слегка ошарашил плотного, кряжистого югославского офицера. Выдерживая паузу, чтобы собраться с мыслями, он напустил на себя строгий вид.
– Лейтенант Григор… Данцевич? – переспросил Раде с растяжкой, словно попервоначалу не расслышал.