Богдадский Вор
Шрифт:
– Что ж, будь по-твоему, Багдадский вор... Я сам зачитаю длинный список твоих прегрешений, от одного упоминания которых сердца истинных мусульман содрогаются от ужаса! Вот твой первый проступок: ты украл четыре перстня благородного господина Шехмета, а его самого опоил...
– Ни в одном глазу!– клятвенно заверил Лев.– Но если есть сомнения, спросим у него самого. Так чем это я вас опоил?
– А... эм... великий эмир, он говорит... правду, - краснея, как свёкла, выдавил начальник городской стражи, - Все перстни мне вернули, и я ничего не пил! Клянусь бородой пророка! Я только понюхал
Над площадью пронёсся чей-то сдержанный гогот.
Эмир бросил на Льва самый строгий взгляд и продолжил:
– А разве не ты убежал из зиндана, украл всю казну городской стражи, распустил лошадей и вытащил во двор самого господина Шехмета в одних...
– Смилуйся, о великий и справедливый!., - в полный голос взвыл Шехмет, падая на колени.– Всё, о чём ты говоришь, сотворили бесстыжие демоны-иблисы! Человек не сумел бы такого сделать... А уж тем более этот неуклюжий медведь!
– Есть ещё какие-нибудь обвинения?– ровно спросил Лев, победно подмигивая начинающим хихикать людям.
– Ты обманул и опозорил Далилу-хитрипу и ее дочь, мошенницу Зейнаб! Теперь они прячутся в изгнании, а молодой Али Каирская ртуть от стыда бежал в родной Каир. Признаёшь ли ты это?
– Вы о Ночи Бесстыжих Шайтанов? Так там, как я понимаю, тоже похозяйничали барабашки... Весь город в свидетелях, правда?
– Истинно так!– дружным хохотом откликнулся народ.
– Но это был ты!– взвился оскорблённый эмир.– Ты и твой проклятый дружок, осквернитель морали - Ходжа Насреддин!
Оболенский открыл было рот, но ответить не успел. С переднего ряда гордо поднялся невысокий благообразный старик и величаво прошагал к Багдадскому вору:
– Здесь прозвучало моё имя? И, клянусь одеждами Мусы, Исы и архангела Джабраила, прозвучало осуждающим тоном.
– Ходжа, ты рехнулся, сядь на место!
– Не мешай, Лёва-джан, я тоже хочу высказаться.– Седая борода, длинные усы и подушка, выуженная из-под халата, упали с помоста вниз.
– Ва-й мэ-э...– дружно выдохнули все. Домулло повертелся то тем, то этим боком, давая возможность людям посмотреть на себя во всей красе.
– Раз уж нас с моим великорослым другом обвиняют в грехах, которых мы не совершали, позвольте мне покаяться в грехе, по сей день тяготящем моё больное сердце. Я хочу рассказать вам, о правоверные мусульмане, о маленькой рыжеволосой танцовщице.
О той, что плясала для вас на базаре, где её и заметил наш великий и милосердный...
– Нет! Ничего этого не было!– вовремя вмешался побледневший Селим ибн Гарун аль-Рашид.
– Неужели не было?– хором удивились Лев и Ходжа.– Так, значит, в случае с Иридой Епифенди мы невинны?
– Я ни в чём вас не обвиняю!– дрожащим от ярости голосом торжественно объявил эмир.
– О наш благородный правитель, тогда заплати нам, и мы терпеливо отвалим...– ласково предложил Оболенский. Сразу никто ничего не понял, пришлось объяснять очевидное, - Ты ведь каких-нибудь пару часов назад обещал сочетаться со мной законным браком? Вытащил меня из гарема, заставил вырядиться, как белку новобрачную, с папулей моим при всех договорился, а теперь на попятную? Ладно, я тоже не страсть как горю замуж...
Последние слова моего друга потонули в таком гоготе, что деревянный помост закачался! Казалось, разом засмеялась вся площадь... Люди, лошади, бродячие собаки, голуби на крышах, минареты и здания, деревья и облака - всё задохнулось в едином порыве нечеловеческого хохота! Селим ибн Гарун аль-Рашид пробовал что-то объяснить, но его никто не слушал. Неуправляемое веселье овладело душами, и если бы в этот момент кто-то умер от смеха, то он предстал бы пред взором Всевышнего с улыбкой до ушей! Народ катался, схватившись за животы, стражники ржали, даже не прикрываясь Щитами, царедворцы и нукеры висели друг на друге, не в силах остановить распирающий гогот. Не смеялся только один человек. Вы знаете - кто, и ему действительно было совсем не смешно. Криками и пинками эмиру кое-как удалось поднять своих же стражников, заставляя их взять в кольцо двух возмутителей спокойствия.
– Вы будете казнены сию же минуту!
– За что?– хихикнули оба, народ успокоился довольно быстро и посерьёзнел, видя, что события принимают совсем нежелательный оборот.
– Ничего не хочу знать, казнить, и всё!
– А как же закон?
– Казни-и-и-ть!!!– взвыл Селим ибн Гарун аль-Рашид, площадь возмущённо замерла. Лев ободряюще похлопал Насреддина по плечу и спокойно уточнил:
– Шайтан с тобой, не ори только... Но прежде, чем мне отрубят голову, я могу попросить, чтобы дедушке Хайяму всё-таки вернули его законное имущество в размере одной ёмкости для алкогольных напитков?
– Можешь...– скрипнул зубом эмир.– Где этот проклятый кувшин?
Кто-то из стражи быстренько сбегал в караулку и притащил совершенно обычный глиняный кувшин для вина. Эмир потряс им, понюхал горлышко, не обнаружил ничего подозрительного и попытался сунуть себе под мышку:
– Твой дед получит его после твоей смерти.
– Э нет...– Никто не мог бы сказать, каким образом кувшин вдруг оказался в ловких руках Оболенского.– Такие дела надо доводить до конца собственноручно. Эй, Бабудай-Ага! Ты где? А ну, вылезай...
Мгновение спустя из горлышка кувшина повалил чёрный дым, и над базарной площадью вырос двадцатиметровый джинн! Кто-то успел взвизгнуть...
* * *
Смех - это знак равенства между царем и нищим.
Марк Твен.
На этот счёт в одном из хадисов прямо сказано: "Тот из вас, кто видит нечто непотребное, должен исправить это с помощью руки своей. Если же у него не хватит на это сил, тогда он должен постараться исправить это словом уст своих. Но если у него и на это не хватит сил, то он по меньшей мере должен ужаснуться этому всем сердцем своим!" Лев всегда считал, что эмир Багдада в своей борьбе против греха изрядно перегибает палку. А значит, ему, Льву, как истинному мусульманину вменяется в обязанность беспременно вмешаться. Дабы честно и нелицеприятно поправить всё рукою своей, словом из уст своих, ну и конечно же сердцем!