Богемная трилогия
Шрифт:
— Ты проиграл, — сказал Бернброк.
— Как?
— Ты заболтался и проиграл.
— До свидания, господа, — сказал КИСЛЯКОВ. — Было очень приятно.
— Только свистните, — сказал КРУНДЫШЕВ. — И мы всегда.
— Всех позвольте поблагодарить за игру, — сказал Бернброк.
— И вас.
— И вас.
Они встали, чтобы уйти.
— Это ее деньги, — растерялся бессмертный Шурка. — У нее ничего больше нет, мы не доберемся до Ленинграда.
— Какого же ты черта не сказал, что тебе просто нужны деньги? Ты обижаешь нас, мы бы скинулись, а не садились за эту совершенно бесполезную партию,
— Нет, что вы, что вы!
— Вот, — сунул ему в карман Бернброк стопку смятых банкнот, — не пересчитывай, все равно не отдашь, мы квиты, ты унизил нас этими бесплодными разговорами о любви, мы тебя — карточным долгом. Кстати, ты знаешь, что твой любимый Пушкин умер с тридцатью тысячами карточного долга. Представляешь, как он страдал на смертном одре? Ты унижен, как Пушкин.
— Спасибо, — сказал бессмертный Шурка.
Перед уходом Бернброк оттащил бессмертного Шурку в угол.
— Зачем ты сел играть с этими проходимцами? Они же шулера. С кем ты играть садишься? Ты что, не видел, какие у них рожи?
Бессмертный Шурка проснулся в ужасе он проиграл кому-то и не может вернуть карточный долг. Но ничего не мог вспомнить. Тогда ОН СЕЛ И ХОТЕЛ ЗАРИСОВАТЬ СОН. Он помнил, что видел старых своих друзей, но лица не возникали, одно общее ощущение. Он сунул руку в карман брюк и вынул оттуда пачку мятых банкнот.
У знакомой гадалки Шурочки Путерброт шла карточная игра. Он сидел напротив хозяйки в чистой рубахе, выстиранной чужой женой, и хорошо выглаженном костюме, пай-мальчик, но никто не знал, что сейчас происходило в его душе и раскручивалось с необыкновенной силой. Он становился взрослым, его нагоняло Время, оно навалило на него такую беду, что он экстерном становился взрослым, так быстро взрослел, что кружилась голова, и общая участь жить взрослея не обошла его.
Нужны были деньги, и когда Екатерина Павловна сказала бессмертному Шурке: «У меня есть немного», — он только усмехнулся. Нужны были большие деньги, и если раньше можно было обойтись дружбой, то теперь надо было платить, платить. Он вступал в новые для себя отношения с жизнью, ему понадобились деньги не для того, чтобы сделать новые долги, а для спасения чужого ребенка. Ему хотелось успокоить эту женщину, он не был уверен, что сумеет спасти ребенка, но успокоить хотелось, потому что тогда будет и ему спокойней. Почему жизнь не пощадила ее? Она была так красива, что могла обойтись без всяких историй, сопутствующих жизни, мало того, могла не выходить замуж за ПУНЦОВА, не участвовать в правительственных банкетах, не мучиться с больной дочкой, не скрываться.
И все было бы не так — не струсь бессмертный Шурка когда-то и не удери от нее в бесконечные поиски Времени. Нужно было искать ее, но эта задача казалась ему слишком простой, не мог он искать то, что всегда было под рукой, то, что искать не было никакой нужды. Они находили его сами, а вот она даже и не искала, даже и не догадывалась о его существовании. На что он нужен был ей, грязный, оборванный, мертвый?
И все-таки именно он оказался нужен, потому что никто, кроме бессмертного Шурки, не мог постичь всю бездну ее огромного горя. Он верил в силу случайности, ни во что другое не верил, там, в хитросплетениях случайности, гнездилось Время.
Она жила с теми, кого он ненавидел, не признаваясь себе в этом, но ненавидел, если он вообще умел ненавидеть, во всяком случае, удачно избегал тех, кто владел правом на общую жизнь, но только не на его, Шуркину. Он уклонялся от встречи с ними, однако пришла пора вмешиваться, пришла пора вмешиваться, потому что дело касалось ее, а то, что она была глупа, влипла, вышла замуж за ПУНЦОВА, встряла во всю эту грязь, чему удивляться, она всего лишь женщина, слабое болотное растение. И вот теперь надо было взрослеть экстерном, так быстро, чтобы на собственной шкуре почувствовать время, надо было спешить, а он не умел спешить, потому что боялся пропустить жизнь. Он был созерцатель, он не мог быть никем иным, даже теперь он был созерцатель, впряженный в чужую жизнь.
Кончилось время умирать, наступило время сдавать карты, он сидел у гадалки Шурочки Путерброт. Их было пятеро: Кисляков и Крундышев, два местных работника ОРСа, портной, сама хозяйка и он, бессмертный Шурка.
Ему нужны были деньги, и он собирался их обыграть, безжалостно, потому что никто из них не пожалел бы ее.
— Говорят, вы женитесь, — сказала Шурочка. — На этой привлекательной незнакомке?
— Почему непременно женюсь?
— Вас всегда видят вместе, это очень благородно — взять женщину с ребенком. Кстати, кто был ее муж?
— Не знаю.
— Вы должны знать все. Таких женщин не бросают. Поверьте мне, они обычно уходят сами, я не хочу, чтобы вам была нанесена глубокая сердечная рана.
Игра шла, возвращалась память об игре, как качели, маленькими толчками, нарастая, игра шла, как пьяная, хотя здесь не было привычки играть в карты, пригубливая из бокалов шампанское, не было лампы, маленьких пасьянсных карт, оживляющих пальцы, ничего, кроме огромных антирелигиозных карт, выполняющих одновременно и роль карт, и роль пособия в борьбе с церковью.
Пьяный поп-король, глупая попадья-дама, валеты-дьячки. Это было не совсем справедливо ни по отношению к игре, ни по отношению к церкви, просто мелкое мошенничество государства — заработать одновременно на выпуске карт и не забывать о политике, двоедушие и хамство.
Но все-таки ими можно было играть, они трепетали в пальцах, после столь долгого воздержания игра ударяла в голову, это была хищная игра, нехорошая игра, но все же лишь игра, она брала ответственность на себя, ты словно не участвовал, только наблюдал, подправлял иногда ход событий, а уж они наваливались сами.
Он знал, что ими можно выиграть смерть, знал на себе, но он знал также, что ему бешено нужны деньги на лечение этой несчастной девочки и что она ждет его там, дома, в снятой ею на несколько дней комнате, она, ставшая после встречи с ним такой, какой и должна быть женщина: пленительной и беззащитной. Все остальное он брал на себя, он, передоверивший свою жизнь другим, теперь тянул ее, эту жизнь, в свою сторону.
— Поразительный случай, — сказал портной. — Курсант летной школы, совсем еще мальчишка, задался целью поймать лису возлюбленной на воротник, взлетел над полем, выследил лису, стал гоняться за ней, чтобы убить, но врезался в землю и погиб.