Боги лотоса. Критические заметки о мифах, верованиях и мистике Востока
Шрифт:
Победили, впрочем, не солдаты. После инцидента командующий китайской армией в Лхасе был отозван в Пекин, и хунвэйбины, решив, что «маоцзэдун-идеи» одержали решительную победу, учинили в городе безобразный погром. Они крушили алтари, ломали древние статуи, жгли священные тексты, написанные сотни лет назад на листьях пальмы или гималайского дуба. С прохожих прямо на улице срывались национальные одежды. Особым постановлением «штаба» населению было вменено в обязанность нарядиться в синие тужурки.
Именно тогда стала повсеместной война, которая, то вспыхивая, то затухая, велась уже свыше десяти лет. К восставшим кхампа присоединились даже те, кто все это время держался в стороне.
Ныне занавес молчания наглухо опустился над покоренной силой оружия, но не смирившейся высокогорной страной. Беженцы говорят о нападениях на обозы, о перестрелках на перевалах, о комендантском часе, который вводится в мятежных селениях. Какими путями достигают эти сведения отдаленных уголков Гималаев? Никто не знает. Тибетцы, оставившие на родине родственников, не хотят называть свои имена, опасаясь мести китайцев. И это понятно. Вести никогда не летят только в одном направлении.
Исход из Тибета можно разделить на три стадии. Массовым он сделался в 60-х годах, когда из Китая были переселены тысячи колонистов. Местные крестьяне, не понимая скоропалительных нововведений, вынуждены были оставить свои поля. Год спустя страна, которая всегда обеспечивала себя продуктами питания, впервые испытала ужасы всеобщего голода. Это была вторая стадия, самая страшная.
Волна за волной уходили крестьяне по заповедным надоблачным тропам. После подавления Кама в лагеря беженцев стали прибывать обросшие, измученные мужчины в изодранной защитной униформе без знаков различия и эмблем. Привыкнув к снегам и разреженному воздуху высокогорья, они болели и задыхались в горячих и влажных низинах. Таков был наполненный молчаливым гневом финал.
«Красный Крест постарался забыть о нашем существовании, - говорят они.
– С тех пор как западные дипломаты зачастили в Пекин, мы перестали получать даже медикаменты. Китай протестует, когда нас называют беженцами. Мы никто».
Высоко в горах, где под сенью кедров дремлют вещие, забрызганные разноцветными пятнами лишайника валуны, стоит хижина лесорубов. Розоватая смолистая плоть деревьев, плетень из сухих корневищ, закопченный очаг и тлеющая перед образком Будды курительная палочка. Лесорубы все еще в хаки, но на месте прожженных дыр светлеют аккуратные заплаты. У одного из них щека покрыта пороховой синью и нервно подергивается веко.
– Мы воевали не с идеологией, и мы не националисты, - сказал он, когда мы выпили по чашке чаю с солью и ячменной мукой.
– Только в военном лагере я впервые увидел, какой флаг был у независимого Тибета.
– Мы взялись за оружие, когда нас буквально схватили за горло, - вступил в разговор его напарник.
– Мы молчали, когда у нас забирали зерно и шерсть. Мы молчали, когда нас сгоняли с земель, где открыли уран и нефть. Но когда у меня отняли сына, я больше не захотел терпеть.
– Мы воевали не за желтую веру, - продолжил прерванную мысль первый кхампа.
– Это потом я приколол кокарду далай-ламы. Религиозную войну вел с нами Мао. Унизив тибетцев, он надеялся прибрать к рукам миллионы китайских буддистов. Но из этого ничего не получилось. Китайцы жалуются, что понадобится сто лет, чтобы перевоспитать тибетцев. Они все еще недооценивают нас.
Из газет я знал, что вождь кхампа Уанг-ди убит, а их боевые отряды распущены. Безоружные, они спустились с гор и ушли на юг, в Индию, а оттуда часть двинулась в другие районы Гималаев.
– Трудно вам было приспособиться к новой жизни? Овладеть профессией?
– спросил я, благодарно перевернув чашку вверх дном.
– Все и всегда доставалось нам с трудом, - горько улыбнулся лесоруб с запорошенным
– Но пока есть надежда, есть и человек.
– Он раскрыл висевшее на шее медное гау и вынул оттуда бесформенный камешек, который хранил вместо образка.
В последних лучах солнца он сверкнул нестерпимо и ярко, словно расплавленный металл. Казалось, этот обломок скалы насквозь прожжет ладонь.
СПЯЩЕЕ БОЖЕСТВО
Грусть мудрых мыслей о добре
Освобождает от оков.
Так тает в лунном серебре
Холодный пепел облаков.
Дхаммапада.
Сбывается долгожданное…
Я парю над вращающейся землей. То ли радужные крылья сновидений возносят меня в гималайское небо, то ли излюбленная фантастами машина времени ворвалась в иную эпоху, в иную индуистскую калпу, которая неумолимо следует за уничтожением очередного мирового периода. Что сон и что явь? Где жаркий июньский день 1974 года? Куда он провалился? Помните у Пастернака: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» Впрочем, я знаю какое. На дворе год Синего Зайца по календарю гималайских вершин. Или год 2034 эры Бикрама согласно официальному летосчислению королевства Непал, или 2518 год буддизма. Еще совсем чуть-чуть, и я проскользну в эти недоступные временные заводи. То ли в ту, то ли в другую, если только они не перетекают друг в друга, как сообщающиеся сосуды или как сны, над которыми не властны законы причинности.
Мне еще только предстоит приблизиться к белым воротам, украшенным масками в уборе из черепов. К настоящим, всамделишным воротам королевства. Вначале, как и положено, будет аэропорт. Небольшой, но вполне современный эртерминал «Трибхувана», расположенный на скромной для здешних масштабов высоте в 1460 метров.
Комфортабельный «Боинг» еще только делает заход на посадку, а я уже ловлю себя на том, что испытываю чувство блаженного облегчения. После Индии, где термометр подскакивал под плюс 47, после выжженных желтых равнин и глинистой пудры, летящей по ветру, зеленые влажные склоны просто ласкают взгляд. Набрякшие, крутого замеса облака - муссонный период - сулят отдохновение. Земля внизу кажется прохладной и влажной. И главное, она в тени! Она надежно защищена от тиранящего солнца. Как дымилось оно в белом, словно карбидном, тумане над истерзанным Варанаси. Страшно вспомнить. И подумать страшно, что мы вновь пролетели над этим местом юдоли и скорби. Из Варанаси в Дели, из Дели в Катманду с посадкой в Варанаси. Словно и впрямь совершает оборот за оборотом колесо дхарм. Какая из двенадцати нидан этой всемирной рулетки замерла у Варанаси? Я всегда буду ощущать запах погребальных костров на берегу Ганги. Здесь ни-дана скорби, нидана конца, хотя и нет конца у колеса дхарм, как нет и начала.
Лишнее напоминание, что Непал, который начинается для меня с аэропорта, все, еще живет по своему особому календарю и rio законам, которые у нас в Москве изучают историки. Полет во времени и пространстве. Привычный набор реалий: визы, автострады, самолеты, гостиницы, бензоколонки, коктейли и т. д. и т. п.
– наложен на исторический слепок. Это единство органично, но оно и противоречиво, как противоречиво и двойственно изначально всякое явление на нашей земле. И об этом нельзя забывать ни на минуту, иначе никогда не поймешь неповторимую душу страны, шагнувшей в XX век из горного плена.